— Стоп! Деникинский офицер!
Он стал шарить на пояске халатика, нашел игрушечный револьвер, скомандовал сам себе:
— По белобандиту, огонь!
И выстрелил несколько раз губами: «Пиф! Паф! Пиф!»
После чего прибавил:
— Так ему и надо!
Одна из сопровождавших прибавила:
— И правильно! Пойдемте, Тихон Сергеевич!
Стрелявшему опять приладили револьверик на поясок и с необыкновенной быстротой его удалили куда-то.
Но Иванушка расстроился.
— На каком основании он назвал меня белобандитом?
— Да разве можно обращать внимание, что́ вы, — успокоила его толстая женщина, — это больной. Он и меня раз застрелил! Пожалуйста в кабинет.
В кабинете, где были сотни всяких блестящих приборов, каких-то раскидных металлических стульев, Ивана приняли два врача и подвергли подробнейшему сперва расспросу, а затем осмотру. Вопросы они задавали неприятные: не болел ли Иван сифилисом, не занимался ли онанизмом, бывали ли у него головные боли, спрашивали, отчего умерли его родители, пил ли его отец. О Понтии Пилате никаких разговоров не было.
Иван положил так: не сопротивляться этим двоим и, чтобы не ронять собственного достоинства, ни о чем не расспрашивать, так как явно совершенно, что толку никакого не добьешься.
Подчинился и осмотру. Врачи заглядывали Ивану в глаза и заставляли следить за пальцем доктора. Велели стоять на одной ноге, закрыв глаза, молотками стукали по локтям и коленям, через длинные трубки выслушивали грудь. Надевали какие-то браслеты на руки и из резиновых груш куда-то накачивали воздух. Посадили на холодную клеенку и кололи в спину, а затем какими-то хитрыми приемами выточили из руки Ивана целую пробирку прелестной, как масляная краска, крови и куда-то ее унесли.
Иванушка, полуголый, сидел с обиженным видом, опустив руки, и молчал. Вся эта «Буза...», как подумал он, была не нужна, все это глупо, но он решил дожидаться чего-то, что непременно в конце концов произойдет, тогда можно будет разъяснить томившие его вопросы. Этого времени он дождался. Примерно в два часа дня, когда Иван, напившись бульону, полеживал у себя на кровати, двери его комнаты раскрылись необыкновенно широко и вошла целая толпа людей в белом, а в числе их толстая. Впереди всех шел высокий бритый, похожий на артиста, лет сорока с лишним. За ним пришли помоложе. Тут откинули откидные стулья, уселись, после того как бритому подкатили кресло на колесиках.
Иван испуганно сел на постели.
— Доктор Стравинский, — приветливо сказал бритый и протянул Ивану руку.
— Вот, профессор, — негромко сказал один из молодых и подал бритому лист, уже кругом исписанный. Бритый Стравинский обрадованно и быстро пробежал первую страницу, а молодой заговорил с ним на неизвестном языке, но Иван явно расслышал слово «фурибунда».
Он сильно дрогнул, но удержался и ничего не сказал.