— Иначе быть не может, прокуратор, — без всякого смеха, очень сурово ответил Афраний.
— Воображаю, что было у Каифы!
— Да, прокуратор, это вызвало очень большое волнение. Меня они пригласили немедленно.
Даже в полутьме было видно, как сверкают глаза Пилата.
— Это интересно, интересно...
— Осмеливаюсь возразить, прокуратор, это не было интересно. Скучнейшее и утомительнейшее дело. На мой вопрос, не выплачивались ли кому деньги во дворце Каифы, мне сказали категорически, что этого не было.
— Ах так? Ну что же, не выплачивались, стало быть, не выплачивались. Тем труднее будет найти убийц.
— Совершенно верно, прокуратор.
— Да, Афраний, вот что внезапно мне пришло в голову: не покончил ли он сам с собой?
— О нет, прокуратор, — даже откинувшись от удивления в кресле, ответил Афраний, — простите меня, но это совершенно невероятно!
— Ах, в этом городе все вероятно! Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.
Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:
— Это может быть, прокуратор.
Прокуратор, видимо, все не мог расстаться с этим вопросом об убийстве человека из Кириафа, хотя и так уж все было ясно, и сказал даже с некоторой мечтательностью:
— А я желал бы видеть, как они убивали его.
— Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, — ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора.
— Откуда же вы это-то знаете?
— Благоволите обратить внимание на мешок, прокуратор, — ответил Афраний, — я вам ручаюсь за то, что кровь Иуды хлынула волной. Мне приходилось видеть убитых, прокуратор, на своем веку!
— Так что он, конечно, не встанет?
— Нет, прокуратор, он встанет, — ответил, улыбаясь философски, Афраний, — когда труба Мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним. Но ранее он не встанет!