Том 10. Письма. Дневники

О «Зойкиной». От Б. Рубинштейна из Парижа (от 22.II.34) я получил письмо, в котором он всячески старается доказать, что он, Рубинштейн (именует себя — «владелец изд-ва Ладыжников», Берлин), имеет права на «Зойкину» на том основании, что он и подписал то самое соглашение, копию которого я тебе послал. Он пишет, что я должен соглашение второе (то есть доверенность тебе) аннулировать.

Само собой разумеется, я ему отвечу, что я не с тобой аннулирую соглашение, а с ним. Тебе придется несомненно иметь с ним дело. Так вот, потверже с ним через Société действуй. Пусть установят, на чем основаны притязания г. Рубинштейна. Я полагаю, что никаких прав он не имеет. Копию его письма посылаю тебе в следующем письме. Обуздай ты, пожалуйста, всех, кто тянет руку к гонорару незаконно. Спешу в Театр, целую тебя и Ваню. Здоровы ли Вы?

Твой М. Булгаков

Адрес Рубинштейна:

Agence Litteraire et Dramatique Internationale 72-bis, rue Michel Ange

Paris (16-me) для Б. Н. Рубинштейна (в заголовке письма — Bernhard Rubinstein).

Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 15. Л. 2).

М. А. Булгаков — П. С. Попову. 14 марта 1934 г.

Дорогой Павел,

твое письмо от 6-го получил.

Один из Колиных друзей, говоря обо мне всякие пакости, между прочим сообщил, что во мне «нездоровый урбанизм», что мне, конечно, немедленно и передали.

Так вот, невзирая на этот урбанизм, я оценил и белый лес, и шумящий самовар, и варенье. Вообще, и письмо приятное, и сам ты тоже умный. Отдыхай!

Зима эта воистину нескончаемая. Глядишь в окно, и плюнуть хочется. И лежит, и лежит на крышах серый снег. Надоела зима!

Квартира помаленьку устраивается. Но столяры осточертели не хуже зимы. Приходят, уходят, стучат.

В спальне повис фонарь. Что касается кабинета, то ну его в болото! Ни к чему все эти кабинеты.

Пироговскую я уже забыл. Верный знак, что жилось там неладно. Хотя было и много интересного.

У Коли не окончание, а начало радикулита. Как это по-ученому называется? Во всяком случае, ему стало легче. Но зато он стал несимпатичный. Рассказы рассказывает коротенькие и удивительно унылые: то как у кого-то жена захворала, а тот себе зубы вставляет, то у кого-то дом треснул. Надеюсь, что он исправится.

Собирается на юг ехать.

«Мольер»: ну что ж, репетируем. Но редко, медленно. И, скажу по секрету, смотрю на это мрачно. Люся без раздражения не может говорить о том, что проделывает Театр с этой пьесой. А для меня этот период волнений давно прошел. И если бы не мысль о том, что нужна новая пьеса на сцене, чтобы дальше жить, я бы и перестал о нем думать. Пойдет — хорошо, не пойдет — не надо. Но работаю на этих репетициях много и азартно. Ничего не поделаешь со сценической кровью!

Но больше приходится работать над чужим. «Пиквикский клуб» репетируем на сцене. Но когда он пойдет и мне представится возможность дать тебе полюбоваться красной судейской мантией — не знаю. По-видимому, и эта пьеса застрянет. Судаков с «Грозой» ворвался на станцию, переломал все стрелки и пойдет впереди. «Гроза» нужна всем, как коту штаны, но тем не менее Судаков — выдающаяся личность. И если ты напишешь пьесу, мой совет — добивайся, чтобы ставил Судаков. Вслед за Судаковым рвется Мордвинов[306] с Киршоном[307] в руках. Я, кроме всего, занимаюсь с вокалистами мхатовскими к концерту и время от времени мажу, сценка за сценкой, комедию[308]. Кого я этим тешу? Зачем? Никто мне этого не объяснит. Свою тоже буду любить.