— Эй, придурок, да что с тобой? — спросил Костя, отвесив Емеле звонкую затрещину.
Взгляд бедолаги, замутненный страхом, немного прояснился. Он поднял голову и прошептал:
— Нам всем конец!
— Что? — переспросил Леха.
— Нам всем конец, — повторил Емеля, а затем вдруг разразился диким безумным смехом. И всем стало ясно, что Емельян Пискин повредился рассудком.
Но ситуация была не из тех, чтобы церемониться с умалишенным. Павел склонился над ним, схватил за волосы, заставил посмотреть на себя и спросил:
— Из здания есть другой выход, так?
Выход был — Емеля помнил его. Им он воспользовался, проникнув в подвал. Да только путь к нему пролегал через комнату с гробом. Через комнату, где покоились обглоданные птицами останки матушки Агафьи.
Едва вспомнив о них, Емеля дико затряс головой и завопил:
— Туда нельзя! Туда нельзя! Туда нельзя! Туда….
Павел ударил его по лицу со всей силы, испытав при этом огромное удовольствие. Это помогло. Емеля прекратил орать.
— Почему нельзя? — спросил Костя. — Что там такое?
Емеля безумно хихикнул, приложил палец к губам и зашипел.
— Можно я его пристрелю, а? — спросила Вика, направив на Емелю дробовик.
Тот перевел на нее взгляд, снова хихикнул, затем затрясся всем телом, обхватил себя руками и чуть слышно вымолвил:
— Там она.
— Она? — переспросила Вика. — Кто она?
В следующий момент допрос был прерван прозвучавшим звоном бьющегося стекла.
— Чертовы птички никак не уймутся! — выпалил Костя. — Народ, надо валить отсюда. Не знаю как, но любым путем.
— Никуда вы не уйдете, — раскачиваясь, пропел Емеля и захихикал, пуская носом сопливые пузыри. — Никто никуда не уйдет. Она никого не отпустит.