Анна Федотовна улыбалась, показывая белые крепкие зубы. У глаз, на щеках ее уже проступали тонкие морщинки, но улыбка делала Анну Федотовну и моложе, и добрее. И трудно было не улыбнуться в ответ ей.
А о муже она думала часто. Уж очень незаметно к нему подкралась смерть. Прожила Анна Федотовна с Георгием Тимофеевичем более двадцати лет — мирно жили. Вспылит Анна, Георгий Тимофеевич смолчит, улыбнется, пошутит… и все пройдет. Уважал он ее человеческое достоинство, сочувствовал и помогал во всем. Посоветуешься с ним, бывало, выслушает, подскажет, и хорошо и просто на душе сразу сделается.
В доме все напоминало о муже. Вот хотя бы эта русская печь… Анна Федотовна любила перестраивать; то ей хотелось, чтобы печь была посередине (тогда дом будет разделен на две половины: прихожая и вторая — чистая комната), то казалось, что, если печь поставить в сторонку, места куда больше будет. Георгий Тимофеевич соглашался с женой, начиналась перестройка. Муж все умел делать сам: становился то плотником, то столяром, то печником. Жена довольна. А это было лучшей наградой ему. Когда печь вырастала на новом месте и Георгий Тимофеевич соскабливал с широких ладоней последние кусочки вязкой глины, Анна подходила к мужу, прижималась щекой к его небритому подбородку, говорила: «Спасибо, Егорушка».
— Спасибо, Егорушка… — шепчет Анна Федотовна, и руки ее устало опускаются. — Спасибо за все: за ласку, любовь, за слово твое теплое…
Тихо в доме. Дочери ушли куда-то. Им не до матери. Скоро у них свои семьи будут — мужья, дети. Да, жизнь идет к тому.
Мать мучило предчувствие одиночества. Оно-то и вносило холодок в ее взаимоотношения с дочерьми. Старость ее никто так не скрасил бы, как муж — верный жизненный друг. Если бы мать была иной по характеру, она бы по-бабьи пожаловалась дочерям, выплакала горе. Но Анна Федотовна в себе таила боль.
…Она гладит ладонью коленкоровую папку — отчет надо готовить в горсовет. Влажные глаза останавливаются снова на большой русской печи: «Спасибо, Егорушка, за волю, за то, что никогда ты и попытки не делал привязать меня к этой печи. Не мешал идти той дорогой, какой хотелось мне».
Анна Федотовна села за стол. У клеенки на столе подвернулся угол. Анна Федотовна хотела расправить его, приподняла и увидела под клеенкой белый квадратик. На нем надпись: «Моим родным папе и маме от сына». Фотокарточка. Яков Шатров. Анна Федотовна невольно залюбовалась парнем. «Пригожий какой стал — моряк, а был ведь шкет шкетом». Но вот она нахмурилась. Взгляд ее говорил моряку:
«Улыбаешься… А как ты все-таки сюда попал?»
За открытым окном раздался голос Иринки, и сейчас же в подоконник вцепились загорелые руки, потом мелькнули толстые косы, одна, как всегда, расплетенная. Миг, и Иринка, не заметив матери, прыгнула в комнату.
— Значит, у нас дверей нет — только окна… — сказала мать.
— Ой, мама! Да мне надо было быстрее, я… — заговорила громко Иринка, но, увидев в руках матери карточку, осеклась. Смуглое личико раскраснелось, как яркие маки на ее ситцевом сарафане.
— Откуда здесь эта карточка?
Под строгим взглядом матери Иринка еще больше застыдилась, но упрямо закусила губы.
— Ну, что же ты молчишь? — допытывалась мать, — ведь не я же положила ее под клеенку.
— И я не клала.
— Не учись врать!.. — Обида на дочь, жалость к себе («и эта, младшая, думает уже о женихах, ей нет дела до материнского горя») усилили раздражение:
— Убирайся с моих глаз! — крикнула она дочери. — А карточка… я узнаю, как она сюда попала!
— Мама… — девочка приблизилась к столу, — отдай мне ее… Отдай…
— Как попала сюда карточка?
ebooksa