– Как удачно ты забыл, что я здесь, вообще-то, по твоей милости. – Пытаюсь унять нервный озноб, чувствуя, что он продолжает меня изучать.
К счастью, Раду всё-таки поворачивается спиной. Можно тихонечко выдохнуть.
– Ты здесь только потому, что посчитала двадцатиградусный мороз опаснее голого психа. Сухой расчёт, не более.
– Я в гости не напрашивалась, – огрызаюсь на его несправедливый упрёк.
И даже понемногу отвисаю. По крайней мере, ноги больше не дрожат. Практически.
– Ты имела дурость влипнуть в неприятности, так найди в себе силы признать, что мы оба отличились.
– Обойдёшься.
Раду закладывает руки себе за голову, блаженно потягиваясь, пока я усердно «начищаю пёрышки» огромной птице на его лопатках. Игра мышц создаёт иллюзию парения. Невольно засматриваюсь.
Какой же ты всё-таки эффектный и жуткий, дикарь.
Смутившись, прячу за кашлем неровный выдох.
– Так может, расскажешь, что ты делала в сквере? – Продолжает он упорно вешать на меня всех собак. И знает же, сволочь, куда бить! – В снегопад, без верхней одежды... Это тоже свалишь на меня? По-моему, такой печальный итог закономерность чьей-то безалаберности. Не знаешь чьей?
– Не твоё дело, что я там забыла. – С остервенением натираю губкой поясницу, не решаясь спуститься ниже.
Раду поворачивает голову. Испытывающе щурит глаз.
– Скажешь, села бы ко мне в машину при других обстоятельствах?
– Нет. – Качаю головой не задумываясь.
– А если бы красиво подкатил?
– Исключено.
Мой голос подло сипнет, когда я всё-таки касаюсь ягодиц. По-мужски аккуратные, твёрдые – сплошные мышцы. Как-то не вовремя вспоминается знак бесконечности, набитый над пахом, моментально накидывая кучу не самых скромных картинок.
– Почему так категорично?
– Мордой не вышел, – срывается универсальный аргумент, закрепившийся на языке ещё со времён, когда я в начальные классы ходила. Мне действительно рано пришлось научиться разборчивости.