Три часа между рейсами

— И ты хочешь, чтобы я этому поверил?

— Ты должен мне верить. Если постараюсь, я даже вспомню его имя. Но сперва послушай, какая идея пришла мне в голову при виде одной журнальной фотографии: там люди укладывали в ящики картины, чтобы эвакуировать их из лондонской галереи Тейт. И тут я подумала…

«Кипятку сюда — и побольше!»[94]

Пэт Хобби сидел в одном из кабинетов сценарного корпуса киностудии, созерцая результаты своих утренних трудов. Он занимался шлифовкой чужих текстов — единственной работой, какую удавалось раздобыть в последнее время. Сейчас он должен был срочно сделать конфетку из одного неуклюже слепленного эпизода, но слово «срочно» ничуть не пугало (как, впрочем, и не вдохновляло) Пэта, который с тридцати лет варился в этой голливудской каше, — а сейчас ему было уже сорок девять. За все утро, кроме перестановки нескольких второстепенных реплик, он мог занести себе в актив лишь одну короткую фразу, которую в фильме повелительно произносит врач:

«Кипятку сюда — и побольше!»

Фраза была хороша. Она явилась ему в готовом виде, как озарение, когда он просматривал рукопись. В эпоху немого кино Пэт мог бы пустить ее промежуточным титром, задав тон всей сцене и на время забыв о диалогах, но здесь требовалось придумывать реплики и для других персонажей. Как назло, в голову ничего не приходило.

— Кипятку сюда! — повторял он раз за разом. — И побольше!

Слово «кипяток» вызвало приятную ассоциацию с готовящейся пищей и, как следствие, со столовой. А у такого голливудского ветерана, как Пэт, к столовой было особо почтительное отношение — то, с кем рядом ты сидел во время обеда, значило для успешной карьеры гораздо больше, чем все идеи и проекты, которые ты надиктовывал секретарше в своем офисе. «Здесь нет места искусству, — частенько говаривал Пэт, — здесь индустрия».

— Здесь нет места искусству, — мимоходом сказал он Максу Лиму, который расслабленно утолял жажду, стоя в коридоре перед бачком с охлажденной водой. — Здесь индустрия.

Между прочим, именно Макс подкинул ему эту трехнедельную работенку по триста пятьдесят долларов в неделю.

— Эй, погоди-ка, Пэт! — позвал он. — У тебя уже готов набело какой-нибудь кусок?

— Будь спокоен, я подогнал в тему такие перлы, что они все от восторга… — Далее Пэт упомянул естественные физиологические отправления, подразумевая, что оные произойдут у зрителей самопроизвольно при просмотре этих сцен в кинозале.

Макс попытался оценить степень его искренности.

— Может, прочтешь мне что-нибудь прямо сейчас? — спросил он.

— Пока еще рановато. Скажу лишь, что выходит ядреная вещица в добром старом духе, — ну, ты понимаешь, о чем я.

Макс был полон сомнений:

— Ладно, доводи ее до кондиции. А если возникнут заминки с врачебной тематикой, справься у доктора в медпункте. Все должно быть правдоподобно, как у настоящих медиков.

Огонь продолжателя дела Пастера сверкнул в глазах Пэта.

— Так и будет, — заверил он.

Ему было приятно чувствовать себя важной шишкой, проходя по студии рядом с продюсером; понемногу он приободрился настолько, что решил, приклеившись к Максу, сесть вместе с ним за Большой стол. Однако Макс разрушил его планы, буркнув «до встречи» и завернув в парикмахерскую.