Пожиратели

И все было бы просто замечательно, если бы на кровати, спрятавшись в складках простыни, его не ждал конверт.

* * *

– Почти все по закону очищается кровью, да и без пролития крови нет прощения.

Имя этого человека застыло на губах матери вместе с последним вздохом.

Поначалу он еще мог вспомнить буквы, буквы в разброс, но с каждым годом, пока жизнь тащила его все дальше от душной комнаты покойницы, они одна за другой, выстроенные в цепочку, разлетались по сторонам, как бусины порванных бус. И, в конце концов, у него на руках осталась лишь дряхлая нитка.

Долго он жил без имени. Искал его на чужих губах, на губах отца, когда тот отрывался от бутылки, но ничего не находил. Чужие рты произносили чужие имена чужим голосом.

Шли года, шло время. Умерший язык для умершего человека.

Ипсилон, услышав ноющее мяуканье кошки, еще сильнее сжал ее горло.

– Чшшшш, – одними губами выдал он.

В этот раз в подвале было еще темнее. Ни что не сдерживало шорохи по углам, и крысы, злорадно попискивая, носились из стороны в сторону.

Ипсилон боялся и презирал их, но они были неотъемлемой частью того, что он принял в себе, а раз так – принять пришлось и облезшие хвосты, и красные глаза. Сегодня же они разошлись не на шутку, готовясь пожрать того, кто обычно съедал их. И в этом беспорядке они нашли настоящий, ничем не прикрытый хаос.

– Мне так жаль… – скулеж одет в шепот. – Так жаль, что я не могу провести все по правилам. Я глупец! Я не достоин, – и тут же беззвучно. – Кто достоин?

Он сделал пару шагов к бочке. По ногам бьются маленькие тела – Ипсилон брезгливо морщится.

Если принести свет, крысы тут же прячутся по углам, но и то, что нужно мужчине – тоже. На свету он и сам чувствует потребность спрятаться, забиться в угол.

– Я проделываю все раз за разом так, как запомнил тогда… Только вот мне не обмануть их. О, ты! – тихо воскликнул Ипсилон, вглядываясь в черноту над собой. Руками он нащупал шероховатую поверхность бочки. – Ты бы мог сжалиться и принять их! Я знаю, что это все – грязь, они грязные животные, а я даже не могу сжечь их… – чей-то едва уловимый голос щекочет волоски в ушах. – Нет! Нет! Не проси меня! Ты же помнишь, что было в прошлый раз, когда мы разожгли костер? – по телу мужчины прошлась волна. – Ни к чему нам лишние глаза и уши, мнения, которые придется опровергать перед отцом…

Где-то в глубине подвала зашумели трубы. Людям кажется, что в темноте – и особенно, в темноте под их домами – ничего нет живого. Но именно из мрака появилось все сущее, и именно туда оно и уходит.

Мужчина уловил тихий скулеж животного. Кошка совсем плоха – он не видит, но готов поклясться, что ее глаза начала застилась пелена. Спасительная пелена. Спасение.

– Как же мне еще поступать? Как? Я хочу, чтобы меня услышали, всю мою скорбь… Почему меня никто не слышит? Разве я недостаточно громко кричу? Разве я… – эхо разносится по сторонам, и Ипсилон испуганно замирает. Еще бы чуть-чуть…

На полу можно различить красные искры, похожие на звезды в ночном небе. Сейчас они мигают, призывая поскорее начать, а Ипсилон и не прекословит – он бережно укладывает кошку на ржавую поверхность бочки. На свету она вся покрыта засохшей кровью, но в темноте остается девственно чистой.

Какая ложь может сравниться с таким притягательно-удушливым балансированием?