«Книжек?» едва не поперхнулся Одиссей. «Каких-таких книжек?» Разумеется, он промолчал — как бы неожиданно и интригующе ни звучало признание богини, оно было не важным в сравнении с исповедью, на которую даже ей, такой вознёсшейся, было нелегко решиться.
— Я много лет мечтала о встрече. А когда вознеслась, всё человеческое во мне сдвинулось и дополнилось… многим другим, но никуда не исчезло. При этом мы неразрывно связаны, и всё, что ты испытала, я пережила вместе с тобой. Когда ты боялась смерти, то даже зная, что происходит и почему ты повсюду видишь зловещие знамения, я всё равно прожила весь твой страх и тоску. Одиночество в центре громкой толпы подданных, страх в самом сердце огромной империи…
Богиня перевела дух — хотя её дыхание не было настоящим и живым, системы полей имитировали поведение живого тела для сохранения человечности — поэтому сейчас она на секунду задохнулась от волнения и прервалась.
— Эта связь мешала моим обязанностям и делам, но я не могла прервать её, она была мне слишком дорога. Ведь я пробовала заглушить тебя, но без твоей человеческой жизни, Ана, я становлюсь слишком размеренной и спокойной, рассудочной и эффективной, как предельно точный метроном. Нет, я не функционал без эмоций, а живая личность, и все комплексы химических эмоций, присущих биологическим существам, во мне искусно заменены на энергетические. Наши тела, состоящие из полей, тоже можно назвать живыми: я испытываю сомнения, страх, желания, эгоизм и всё остальное. Включая страсть. Я не пустая оболочка, а необычное, но живое существо.
Ана с Одиссеем почти синхронно кивнули, они никогда и не считали Афину пустой оболочкой.
— Всё это время я жила делами Олимпа — но отдельным, тщательно спрятанным потоком восприятия наслаждалась твоей свободой. Пока ты была несчастной испуганной принцессой, которую я пыталась оградить от угроз, и, тем более, когда ты стала жить на борту «Мусорога». Я прожила с тобой каждый миг и чувствовала, как растёт и укрепляется наша подростковая влюблённость, как она превращается в чувство, настоящее и важное. Я тоже полюбила Одиссея Фокса… а как я могла не полюбить?
Ана вздохнула. Себя обычно понимаешь лучше, чем других, и на себя сложнее злиться и ненавидеть слишком долго.
— Всё это время я видела, как Одиссей к тебе относится: бережно, с огромной нежностью. Ты зря упрекаешь его в том, что он сдерживал себя, своё мужское естество и не торопился. Это был правильный выбор: нельзя торопить жизнь, она всё сделает сама. Вы оба были счастливы в пути друг к другу, с каждым днём делая маленький шажок. И удивительное свидание должно было стать идеальным восклицательным знаком в конце первой фразы вашей истории!
Афина совсем по-человечески вздохнула, слегка растерянно и сокрушённо.
— Мне оставалось смотреть на вас издалека, из тишины, смириться с тем, что мне не суждено ничего подобного. Быть немым сопереживателем, не реагировать и ничего не решать самой. Я не имела возможности написать свою собственную историю, ведь любя Одиссея, я не могла начать отношения с кем-то другим. Что поделать, такова жизнь. Я и так обрела очень многое, когда вознеслась, у меня нет права на ревность, горечь и эгоизм! Но ведь они не исчезли. Я боролась с ними каждый день.
Богиня помолчала перед тем, как завершить свою исповедь.
— В тот час я вела совет шести промышленных звёздных систем по вопросам объединения их в младший кластер, реорганизации правления семнадцати планет и распределения ресурсных потоков; это был открытый совет, который транслировался на все входящие в новый кластер миры. И вместе с изложением новых форм и норм, я с завистью и восторгом была вместе с вами… на планете-щенке, на планетоиде гроз, в океане. И чувствовала, как это важнее для меня, чем семнадцать миров, решение проблем которых мне вверили. Неправильно и неразумно, но так я чувствовала. Когда мы узнали, что Одиссей — сын Ривендалей, для тебя всё перевернулось, а для меня, наоборот, встало на свои места. Часть белых пятен сошлись и заполнились смыслом. Ваш разговор стал стократно важнее всего, я прервала совет и смотрела, как ты убегаешь, а Одиссей ждёт, когда ты вернёшься. Как наступает время предсказанного судьбой.
Афина замерла. Она не заметила, что пока говорила, становилась всё более прозрачной и сливалась с небом, а в последние мгновения начала всё сильнее темнеть изнутри; сейчас она казалась похожей на строгую статую из чёрного мрамора с тонкими серебристыми и стальными линиями, которые очертили её тело — человеческое по памяти и по духу, но всё же более условное, чем у людей.
Словно обнажённый контур души, она была честна и открыта, в этом просвечивало что-то античное. Ведь суть античного, пожалуй, в квинтэссенции человеческого и божественного — и Афина была именно такой, точкой соединения двух миров.
— Секунды мчались всё быстрее, меня пронзило одновременно восхищение тем, что Одиссей оказался ещё великодушнее, чем мы думали, а нас с ним связывает гораздо больше, чем казалось. И благодарность, и восторг от момента, когда водопады звёзд сходились к точке признания в любви. И невыносимая тянущая тоска, что всё это происходит не со мной, и так будет всегда. Вдруг я поняла, что ты не успеешь вернуться. Что сейчас момент пройдёт — но так быть не может, ведь мы знали будущее, мы
Она сильно выдохнула.
— Меня пронзили противоречия: это неправильно и одновременно правильно, по-вселенски, по законам судьбы. Нет иного порядка, чем тот, что мы сами творим из Хаоса собственными руками. Я поняла, что сейчас будущее случится, самосбывающееся пророчество обрушилось на меня и понесло вперёд; впервые ты отступила на задний план, а я могла сделать свой собственный шаг. И я пришла к Одиссею, чтобы выразить всё, что думали и чувствовали мы обе. Я не смогла противиться своим желаниям и воле рока.
Афина помолчала.
— ИИ-части моего сознания мгновенно просчитали последствия, но я не стала их слушать. Я отключилась от них и от всего мира, пока мы были вдвоём. Прости меня, сестра — я поступила не мудро, не верно и не правильно. Но я поступила честно.
Тишина переливалась туманностями звёзд у них над головами и под ногами, Ана думала обо всём сразу. Наконец она повернулась к Одиссею и спросила: