Но Игнат подгреб к лодке. Сейчас, когда буря неожиданно улеглась, сделать это было легко.
Гришка сидел, вцепившись в борта лодки содранными в кровь ногтями. Бесполезное ружье лежало в луже на дне.
– Эй! – Игнат подплыл вплотную, толкнул его в плечо и испугался, что сейчас тот свалится в озеро.
Не свалился, посмотрел пустым взглядом, скривил губы в беспомощной улыбке. Из уголка его рта стекала струйка слюны.
– Она забрала Косого, – сказал треснувшим, едва слышным голосом.
– Кто? – В груди вдруг сделалось так больно, что потемнело в глазах. Тайбек сказал, если Айви не устоит, заберет человеческую жизнь, обратной дороги ей уже не будет. Не устояла?..
– Змея, – сказал Гришка, продолжая улыбаться. – Огромная… прозрачная, как вода.
От сердца отлегло. Не Айви, а Желтоглазый поигрался волной, превратившись в гигантского змея. Ему такое по силам, особенно сейчас, когда серебряное сердце ожило и бьется все сильнее и сильнее.
– Мы стреляли. – Гришка перестал улыбаться и начал икать. – А ей хоть бы что. Я видел, – голос его упал до шепота, – как дыра в ее шкуре заросла. А чешуя такая красивая, точно из серебра. Вот бы шкуру с нее снять! – Он хихикнул и снова икнул. – Она над лодкой поднялась, высокая, что твой чертов маяк. – Заскорузлым пальцем он ткнул в Августа. – И оттуда, с высоты, набросилась. Хап… и нет Косого. Я не понял, не увидел ничего. Куда она делась? Куда Косого утащила?
– На дно, – сказал Берг и болезненно поморщился. – Ты давай слюни подбери, а то сидишь как мальчишка. И Сиротке все расскажи, вот как нам сейчас рассказал.
– Расскажу. – Гришка кивнул, но не утерся, добавил задумчиво: – А чешуя красивая! Ободрать такую, продать, и до конца жизни можно ничего не делать.
– Смотри, как бы он с тебя шкуру не содрал. С живого, – проворчал Август и велел Игнату: – Поплыли уже к берегу, а то продрог я до костей.
Обедали в доме Евдокии, не отпустил Август.
– Оставайся, поешь по-человечески, баньку истопим. Да и поговорить нам нужно. Может, и Кайсы придет.
Кайсы жил своей собственной вольной жизнью, то исчезал на несколько дней, то возвращался, но появлялся, как правило, всегда вовремя. Вот и сейчас пришел как раз к столу, молча сдернул свою любимую волчью шапку, кивнул всем присутствующим и сунул в руки Евдокии холщовую, кое-где пропитанную кровью торбу. Охотничий трофей, не иначе.
– Руки мой, – велела Евдокия, забирая торбу.
Игнат давно заметил, что отношения с Кайсы у нее странные, и даже подозревал, что знает причину, но не вмешивался.
Разговор о случившемся на озере зашел только за столом, после третьей стопки самогона. Евдокия налила даже Августу. Она удивительным образом понимала, когда ему можно позволить выпивку, а когда нельзя. Сейчас женщине хватило одного взгляда, чтобы вместе с квашеной капустой вытащить из подпола бутыль самогона. Август поглядел на жену с благодарностью, разлил самогон по стопкам, после недолгих колебаний даже Евдокии плеснул. Наверное, никак не мог привыкнуть, что у его любимой жены больше нет проблем с сердцем. Она и сама все никак не могла привыкнуть, нет-нет да и прижимала ладонь к груди.
– …А он лютует! – После выпитых стопок Август говорил громко, размахивал руками. – Дуня, ты бы видела того Сироткиного пса! Он поседел весь, Дуня! Про змею из воды и серебра все рассказывал, а сам улыбался, как блаженный.
– Он не лютует, – покачал головой Кайсы. – Он всегда таким был, только раньше его Игната Петровича жена сдерживала, потом Айви, а сейчас никто не сдерживает, не успокаивает. Вот он и рвется из Нижнего мира.