– Я уж как-нибудь справлюсь, – буркнул он и отодвинулся подальше от Кайсы, поближе к огню.
– Тот, кого без головы домой повезли, тоже думал, что справится. – Кайсы его резкость нисколько не обидела, он вообще был скуп на эмоции. – Так что не дури и ружье держи под рукой. А этого профессора ты хорошо знаешь? – спросил он вдруг.
– Не слишком. У нас с ним разные взгляды…
Дослушивать его Кайсы не стал, исчез почти так же неожиданно, как и появился. Странный человек.
Дежурить решили по очереди. Первым вызвался Злотников, вторым Дмитрий, третьим фон Рихтер. Кайсы досталась самая тяжкая, самая мутная предрассветная пора, но отчего-то Дмитрий был уверен, что спать мариец этой ночью вообще не собирается. Он тоже не собирался. Что ему стоит продержаться на ногах до рассвета?
Оказалось, что задача эта не из легких. Клонить в сон стало уже после полуночи, но Дмитрий стойко дождался своей очереди дежурить, специально спускался к реке, чтобы умыться холодной водой и взбодриться. На его походы Кайсы никак не реагировал, он вообще, казалось, спал, но Дмитрий чувствовал, как мариец следит за ним из-под косматой шапки. Ну и пусть себе!
Его дежурство выдалось спокойным, даже скучным. Лес жил своей собственной жизнью, ухал, порыкивал, но звуки эти были привычными, непугающими. Наверное, поэтому, когда на боевом посту его сменил фон Рихтер, Дмитрий перестал бороться со сном.
Кажется, он лишь на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, все вокруг изменилось. Лес затаился, из всех звуков привычным оставалось лишь журчание воды. Дмитрий нашарил ружье, сел. Злотников, который, похоже, тоже придремал, приподнялся на локте, осмотрелся. Взгляд у него был внимательный, но совсем не испуганный, скорее, удивленный. Кайсы и фон Рихтера у костра не было. Ушли? Среди ночи?
А костер, словно бы испугавшись наступившей тишины, припадал к земле, отказывался от свежих веток, шипел и сыпал искрами. Не выпуская из рук ружья, Дмитрий встал. Следом поднялся Злотников, знаком велел молчать. Бездействие, эта напряженная настороженность угнетали сильнее рождающегося в душе страха. Самому себе Дмитрий казался глупым напуганным мальчишкой, которому по неосторожности доверили отцовское ружье. Нелепость происходящего злила, но обострившиеся инстинкты кричали об опасности.
Никто из них не увидел зверя, не успел среагировать, таким смертельно стремительным тот оказался. Желтоглазая тень прорвала тонкую ткань темноты и, на мгновение зависнув в воздухе, метнулась к Дмитрию. Под тяжестью зверя он упал на спину, так и не успев выстрелить. Да и не помогло бы ружье против этой дикой, противоестественной мощи. Желтые глаза гипнотизировали, с клыков на лицо Дмитрию падали хлопья пены, а когти рвали кожу на груди. До парализованного ужасом сердца им оставалось совсем ничего. И руки, которыми Дмитрий вцепился в мощную шею зверя, чтобы хоть как-то отдалить неизбежное, дрожали от напряжения, грозились не выдержать и сломаться, как сухие ветки.
Наверное, они и сломались, потому что что-то вдруг сухо щелкнуло. Дмитрий не сразу понял, что это выстрел. Лишь когда за первым щелчком послышался второй, а огромные когти зверя сначала сжали, а потом отпустили сердце, в мир его вернулись звуки и краски.
Черная тень метнулась вверх, закрыла собой звездное небо, а потом растворилась в темноте, словно ее и не было. Тень растворилась, а вот боль осталась, заполнила Дмитрия до самых краев, обожгла сильнее огня. Чтобы не закричать как мальчишка, он вцепился зубами в запястье, ощущая на губах солоноватый вкус крови. В этот самый момент пришло ясное осознание, что приключение его закончилось, так и не начавшись. Обидно…
А вокруг суетились люди, в полубреду-полубеспамятстве он не узнавал ни лиц, ни голосов. Пытался оттолкнуть чужие руки от своей развороченной груди. Но одни руки были особенно настырные, не давали шелохнуться, прижимали к земле, а сиплый голос зло шептал:
– Не дергайся, рвезе[1], не мешай.
В голосе не слышалось ни капли тепла, а тот, кто терзал тело Дмитрия, был бездушным подонком. Потому что только бездушный подонок может причинять человеку такую боль.
В рану на груди, а может, и в само сердце потекло что-то обжигающе горячее, и кровь в ране зашипела, вскипая, поднимаясь облачком пара к черному равнодушному небу. Крик не смог заглушить это шипение, и Дмитрий сдался, провалился в беспамятство.
Наверное, без сознания он был недолго, потому что, когда снова открыл глаза, небо все еще оставалось черным, только звезды и луна стали чуть менее яркими. Рана на груди горела огнем, но эту боль Дмитрий уже мог терпеть. Хоть какое-то время.
Напротив сидел Кайсы, смотрел немигающим взглядом. В руке его была цыганская игла.
– Заштопал тебя, пока ты без памяти валялся, – сказал мрачно.
– Этим?.. – На иглу Дмитрий посмотрел с отвращением, а вот на рану на груди взглянуть никак не решался.