Было принято решение, что большое событие должно состояться в Студии 8, так как множество людей хотели при нем присутствовать. ВИП-персоны из Информационного бюро, министерства императорского двора и Эн-эйч-кей и работники Радио Токио, имевшие допуск, заполнили всю студию. У ее дверей стояла охрана из военной полиции, тщательно проверявшая всех приходящих. Все свободные места в аппаратной комнате были заняты работниками Эн-эйч-кей, желавшими стать свидетелями исторического момента.
В 11:45 господин Охаси, президент Эн-эйч-кей, предъявил всем красивую деревянную коробку, в которой был контейнер с записями, завернутый в вышитую шелковую материю. Он передал коробку с глубоким уважительным поклоном главе отдела новостей, который также поклонился ему. Затем он вручил ее одному из журналистов (специально выбранному для этой почетной обязанности), и они также обменялись поклонами. Записи были торжественно перенесены в аппаратную журналистом, который передал их инженеру, и снова последовал обмен поклонами. В студии среди зрителей почувствовалось волнение.
Какой-то армейский лейтенант вскочил на ноги и закричал: «Если эта передача означает конец войны, тогда я располосую всех своим мечом!» Он бросился в аппаратную, вытаскивая из ножен меч, но у самых дверей студии штабной офицер Судзуки схватил его за руки. Офицер был обезоружен и передан военной полиции.
Инженеры раскрыли упаковку, вынули диски и проверили третий вариант. Его сочли удовлетворительным. Приближался полдень; был исполнен национальный государственный гимн «Кими га ё». Диктор Вада, как только отзвучали последние скорбные аккорды, возвестил всей нации, что сейчас к ней обратится император.
То, что последовало затем, было поистине событием историческим, эпохальным, беспрецедентным; оно было неожиданным для всех, и шоком для большинства, и почти непостижимым для многих. Высокий голос императора с металлическими нотками отличали непривычные модуляции. Это объяснялось тем, что послание было написано не только для того, чтобы объяснить народным массам специфику текущего момента. Оно должно было остаться в веках. Тысячи пораженных слушателей с неослабевавшим вниманием слушали голос Священного журавля: «Обращаюсь к вам, нашим добропорядочным и законопослушным гражданам, — начал свою речь император. — Тщательно рассмотрев основные направления мировой политики и нынешнее положение нашей империи, мы приняли решение урегулировать все внутренние вопросы страны с помощью чрезвычайных мер. Мы отдали распоряжение нашему правительству официально сообщить правительствам США, Великобритании, Китая и Советского Союза, что наша империя принимает условия их совместной декларации».
По всей стране те ее граждане, что связывали это заявление с выполнением потсдамских требований, не могли удержаться от рыданий. Но большинство их соотечественников еще до конца не поняли, о чем его величество намеревался сообщить. Хирохито продолжил говорить, и прозвучали ключевые фразы:
«Вот уже почти четыре года продолжается война. Несмотря на все усилия каждого из нас… положение в войне складывается во многом не в пользу Японии, в то время как основные политические тенденции во всем мире направлены против ее интересов. Более того, противник применил новую и самую разрушительную по мощи бомбу, урон от которой просто не поддается подсчету и которая унесла множество человеческих жизней. Если мы продолжим сражаться, то это приведет не только к окончательному поражению и уничтожению японской нации, но и к гибели всей человеческой цивилизации. Вопрос стоит так: как нам спасти миллионы наших подданных, как нам искупить вину перед священными душами наших императорских предков?
Сама мысль о тех, которые пали на полях сражений, о тех, кто умер на своем посту или кого настигла преждевременная смерть, кто потерял свои семьи, заставляет болеть наши сердца ежедневно и еженощно. Раненые и инвалиды войны — предмет нашей особой заботы. Лишения и страдания, которые переносит наша нация, будут только возрастать. Время и судьба требуют от нас, чтобы мы начали действовать решительно, и поэтому мы решили встать на путь, ведущий к установлению прочного мира ради всех будущих поколений, покончив с непереносимыми страданиями».
Хирохито давал клятву своему народу: «Мы в состоянии защитить и поддерживать жизнедеятельность нашего имперского государства. Мы всегда вместе с вами, нашими добропорядочными и лояльными подданными, и полагаемся на вашу искренность и сплоченность. Больше всего остерегайтесь любых эмоциональных вспышек, которые могут вызвать ненужные осложнения, и любого противостояния и споров между вами, которые могут вызвать замешательство в ваших рядах и приведут только к потере доверия к вам со стороны всего мира и собьют вас с истинного пути. Будьте уверены в вашей правоте, крепите в себе духовное благородство и поступайте решительно, чтобы и дальше множить прирожденную славу имперского государства и шагать в ногу с развивающимся миром».
Кадзуо Кавай, редактор «Ниппон таймс», так описывает реакцию людей на обращение: «Ответ слушателей был по всей стране практически одним и тем же. Некоторые, в основном женщины, разразились едва сдерживаемыми рыданиями. Вслед за ними мужчины, которые с искаженными лицами всячески пытались сдержать слезы, тоже не выдерживали. В течение нескольких минут эмоции охватили все население. Это была внезапная массовая истерия в общенациональном масштабе, но истерия в приглушенных минорных тонах. Никогда еще японцы не переживали такое всеобщее эмоциональное потрясение, никогда нация не была так духовно едина, как в этом ответе на обращение императора».
В министерстве внутренних дел, так же как и в других крупных правительственных учреждениях, служащие, собравшись в конференц-залах, внимательно вслушивались в слова императора. Когда он только что начинал говорить, многие из них полагали, что он призовет нацию быть готовой к «решительной битве за свою страну». В первую минуту-другую сохранялось мертвое молчание. Затем, когда появилось понимание того факта, что речь идет о капитуляции, все слушатели начали всхлипывать и по их щекам потекли слезы.
В поезде, отправившемся из Токио, профессор Асада вместе со своими попутчиками внимательно слушал радиопередачу. Многие выкрикивали «Банзай!», посчитав, что послание было посвящено объявлению войны России. Когда поезд подъезжал к станции Нагоя вскоре после того, как передача завершилась, пассажиры были шокированы, услышав, как дети кричали на платформе: «Япония разгромлена, Япония разгромлена!» Именно в этот момент пассажиры осознали истинный смысл обращения императора. Крики «ура!» обратились в слезы.
На военных предприятиях, где была остановлена работа, чтобы все могли послушать обращение императора, господствовали те же смешанные чувства и отклики. Нигде в своей речи его величество не использовал слово «капитуляция». Однако в самом конце его речи среди рабочих послышался плач, и слезы безудержно покатились из глаз. Это были слезы и облегчения, и скорби. Заканчивался четырнадцатый год войны. Какие бы события еще ни произошли, вряд ли положение могло быть хуже. Как только радиопередача закончилась, заводы по всей стране прекратили работать. В эту минуту никто не мог сказать, закроются ли они временно или навсегда. Патриотические плакаты на стенах зданий требовали: «Производите самолеты!» Но теперь это было уже не нужно. Миллионы сознательных рабочих, постоянно занятых, сразу же оказались выброшенными на улицу. На заводах не было слышно клича «Банзай!».
В Генеральном штабе японской армии генералы решили, что они все вместе должны взять на себя унизительную ответственность за капитуляцию. Были утверждены приказы на 14 августа. Все офицеры должны были быть в форме «тип А», в мундире со всеми орденами, в белых перчатках и с церемониальным мечом самурая.
В полдень офицеры стояли рядами перед репродуктором и слушали своего императора. Это было высшее руководство армии, включая начальника штаба генерала Умэдзу, фельдмаршалов, генералов и командующих. Потребовалось некоторое время, чтобы все осознали, что сказал император, но, когда это произошло, белые перчатки скоро стали влажными от слез. А когда его величество произнес слова о необходимости капитуляции, почти никто из офицеров, даже самых стойких, не смог сдержать рыданий.
Мечта о завоеваниях была поколеблена в самом основании. Надежда на спасение была ничтожной. Эти люди понимали все последствия разгрома и оккупации на основании своего опыта завоевателей и оккупантов, полученного на Филиппинах, в Голландской Ост-Индии, Британской Малайе, Бирме, Индокитае, Маньчжурии, Корее и Китае. В представлении многих оккупация войсками союзников Японии была равноценна японской оккупации завоеванных территорий. Для тех, кто вспомнил о Нанкине в этот момент, ближайшее будущее показалось ужасным и безысходным.
В этом китайском городе в течение первых двух месяцев после того, как его захватили японские войска, оккупанты отметились безудержным пьянством, мародерством и убийствами. Буквально десятки тысяч женщин были изнасилованы, и около 200 тысяч беззащитных гражданских лиц — мужчин, женщин и детей — были жестоко убиты только потому, что они хотели остановить грабежи, или потому, что просто попались под руку или чем-то не понравились японским солдатам. Победители со столь небывалым энтузиазмом орудовали штыком и использовали патроны, что на улицах города неделями оставались лежать трупы, от которых распространялся тошнотворный смрад гниющей человеческой плоти.
Для младшего лейтенанта Садао Отакэ, уроженца Америки, оказавшегося в Японии, когда началась война, и призванного в армию в качестве переводчика в 6-й отдел G-2, армейскую разведку, выступление Хирохито по радио было исполнением его предсказаний. Когда он стоял среди едва подавлявших рыдания генералов, слушая обращение императора, говорившего о поражении верных ему войск, его возмутило поведение некогда обладавших властью военных, теперь ливших слезы. «Чем они занимались, черт возьми, прошедшие десять лет?» — задавал он себе вопрос.
Призраки Батаана, Кота-Бару, Мукдена, Нанкина, Шанхая, Тяньцзиня, Баликпапана, Гонконга, тех мест, где японцы совершали жестокие преступления против мирного населения и беззащитных военнопленных, теснились в душе многих офицеров. Список таких мест, свидетелей ничем не оправданной ярости японских оккупационных войск, включал в себя почти все завоеванные территории. Поэтому неудивительно, что армия была фанатично намерена сражаться до последнего. Никто из военных не хотел испытать ту же участь, какую они предназначали завоеванным народам.
Отзвучали последние слова императора, и офицерам было приказано разойтись. Некоторые из них вернулись к выполнению своих обязанностей. Им предстояло проделать значительную организационную работу: сообщить о решении императора войскам, разбросанным на большом театре военных действий, и начать подготовку к капитуляции. Многие просто ушли.