Жена Нашего Викария переходит к вопросу о моем самочувствии и, не дожидаясь ответа, говорит, мол, она очень хорошо представляет, каково мне: страшная слабость, ноги ватные и совсем не держат, а голова как чугунный котел. Огорчена вердиктом и начинаю ощущать все эти симптомы. Однако Жена Нашего Викария добавляет, что все пройдет от первого же дуновения бриза в Бьюде, а пока она расскажет мне все новости.
И рассказывает.
За последние четыре недели в приходе приключилось невероятное количество рождений, свадеб и смертей. Миссис У. уволила кухарку и не может найти новую, Наш Викарий написал в местную газету письмо о сточных канавах, и его напечатали, леди Б. видели в новом автомобиле, и интересно, почему сразу не на аэроплане? (Действительно – почему?)
И наконец – состоялось Заседание Комитета (тут Жена Нашего Викария поспешно добавляет, что меня там очень не хватало) и постановило провести Садовую Ярмарку, чтобы собрать средства на Сельский Клуб. При этом она оптимистично добавляет, что было бы очень мило, если бы удалось провести Ярмарку здесь, у нас. Соглашаюсь, подавив опасение, что Роберт может этого не одобрить. В любом случае он знает, и я знаю, и Жена Нашего Викария знает, что Ярмарка состоится здесь, потому что больше негде.
Вносят чай – у превосходной временной горничной выходной, и Кухарка, как обычно, подала свою любимую, простейшую в исполнении композицию: три бисквитных пирожных и булочка на одной тарелке. Мы с Женой Нашего Викария говорим о Барбаре и Кросби Карразерсах, пчеловодстве, современной молодежи и сложности выведения масляных пятен с ковров. Меня спрашивают, читала ли я «Бригадного генерала на нейтральной полосе»?[118] Я не читала. Тогда мне советуют ни в коем случае не читать. В жизни и так много всего печального и ужасного, лучше писать о чем-нибудь ярком, веселом, красивом. Автор «Бригадного генерала» с этой задачей совсем не справился. Далее оказывается, что саму книгу Жена Нашего Викария не читала, это Наш Викарий мельком ее проглядел и резюмировал, что она слишком тяжелая и бесполезная. (NB. Рекомендовать «Бригадного генерала» Книжному Клубу «Таймс», если его в их списке еще нет.)
Жена Нашего Викария неожиданно обнаруживает, что уже шесть часов, громко ужасается и почти уходит, но тут же возвращается и настоятельно рекомендует принимать «мясной экстракт Валентайна», который Чудесным Образом спас жизнь дяди Нашего Викария. За этим следует история о болезни, выздоровлении и смерти дяди в возрасте восьмидесяти одного года. Не могу в ответ не рассказать о том, какой прекрасный эффект оказал «Бемакс»[119] на здоровье младшего сына Мэри Кэллуэй, а это весьма загадочным образом приводит нас к романам Энтони Троллопа[120], смерти Джахан-бегум[121] и пейзажам Озерного края.
Без двадцати семь Жена Нашего Викария снова ужасается и спешит к выходу. На пороге встречает Роберта и говорит ему, что я худая как спичка, цвет лица ужасный и что корь часто приводит к серьезным проблемам со зрением. Кажется, Роберт ничего не отвечает…
(Напрашивается вопрос: Не правда ли, молчание порой красноречивее всех слов? Ответ: Пожалуй, да. Надо почаще себе об этом напоми-нать.)
Со второй почтой приходит длинное письмо от Мадемуазель, которая восстанавливает силы у друзей в Клактон-он-Си[122]. Письмо написано как будто булавкой, фиолетовыми чернилами на тончайшей бумаге и с множеством исправлений. Еле-еле расшифровываю часть текста и с облегчением убеждаюсь, что я по-прежнему Bien-chèr Madame[123] и недавняя обида непонятно на что предана забвению.
(NB. Если Кухарка еще хотя бы раз пришлет желе в качестве диетического блюда, необходимого в период выздоровления, сразу же верну его на кухню.)
16 мая. Если бы не боязнь разочаровать детей, я, скорее всего, отказалась бы от идеи окончательно восстанавливать здоровье в Бьюде. Стоит лютый холод, в теле слабость, изрядно познабливает, а вот и Мадемуазель, которая должна была поехать со мной и помогать присматривать за детьми, теперь пишет, что она désolée[124], но у нее une angine[125]. Тревожусь, что это может быть Angina Pectoris[126], но французский словарь меня успокаивает. Спрашиваю Роберта, не считает ли он, что я прекрасно поправлюсь и дома за это же время. Он отвечает только: «Лучше поезжай», и я понимаю, что все уже решено за меня. Спустя минуту он без особой уверенности предлагает позвать с собой Жену Нашего Викария. Я выразительно смотрю на него, и предложение отпадает само собой.
Письмо от леди Б., в котором она пишет, что лишь сейчас узнала про болезнь (притом что для всего прихода это не новость уже несколько недель?) и очень мне сочувствует, ведь корь в моем возрасте – это не шутки (сговорились они, что ли, с доктором, который высказался в таком же неприятном ключе?). Лично навестить она меня не может, у нее все время гости: одни уезжают, другие приезжают, но, если мне что-нибудь нужно, достаточно только позвонить к ней домой. Она распорядилась, чтобы мне отправили все, что я ни попрошу. Очень хочется попросить фунт чая и жемчужное ожерелье (сослаться на опыт Клеопатры?[127]) и посмотреть, что будет.
Приходят повторные Квитанции, а Кухарка опять присылает на обед желе. Предлагаю его Хелен Уиллс. Та делает рвотное движение и отворачивается. Это более чем оправдало бы отправку нетронутого блюда обратно на кухню, но тогда Кухарка непременно попросит расчет, а я так рисковать не могу. Любопытно, что, хотя все желе, приготовленные кухаркой, отбивают остатки аппетита, наибольшее отвращение вызывает изумрудно-зеленая разновидность, а не желтая или красная. Наверняка это как-то можно объяснить по Фрейду, но сосредоточенно думать не получается.
Сплю днем и набираюсь сил, чтобы сделать то, что давно собиралась, – Пересмотреть Гардероб. Результат столь удручающий, что лучше бы я этого не делала. Все велико и висит, как на пугале. Отправляю красный вязаный кардиган, два вечерних платья (сейчас такие короткие не носят), три старомодные шляпки и твидовую юбку, вытянутую на коленях, на Благотворительную Распродажу к Мэри Келлуэй, поскольку она утверждает, что туда сгодится все. С приятным волнением составляю список одежды, которую требуется купить, но снова вижу Квитанции и сжигаю список в камине.
17 мая. Роберт отвозит меня на станцию Норт-роуд. Температура воздуха снова понизилась. Уточняю у Роберта, не опустилась ли она ниже нуля. Он кратко и неубедительно отвечает, что днем потеплеет, а в Бьюде будет сиять солнце. Приезжаем на вокзал рано и сидим на скамейке рядом с молодой кашляющей женщиной. Только глянув на меня, она говорит: «Все ужасно, да?» Весьма точная характеристика ситуации в целом. Роберт выдает мне билет (он любезно предлагал ехать первым классом, но я отказалась) и как-то странно на меня смотрит. Наконец спрашивает: «Ты ведь не считаешь, что едешь туда умирать?» После этих слов и вправду начинаю так считать, но натягиваю неубедительную улыбку и шучу про какого-то там епископа, который приехал в какую-то местность, чтобы оставить там свой прах[128]. Для Роберта все это китайская грамота. Оставляю его думать над сказанным и сажусь в поезд. Путешествие проходит в холоде и отнимает все силы. В окна хлещет дождь, и каждый раз (то есть часто), как открывается дверь вагона, порыв ледяного ветра налетает почему-то сразу с двух сторон и дует мне в ноги и в шею. Не сказала детям, каким поездом приеду, так что меня никто не встречает. Нет даже автобуса, на который я рассчитывала. Втайне радуюсь, что есть причина взять такси. Приезжаю в пансион в безынтересное время дня – 14:45, слишком рано как для чая, так и для сна, которые сейчас составляют предел моих амбиций. Однако все компенсирует бурная радость детей; оба пышут здоровьем и полны безудержного веселья.
19 мая. Выздоровление определенно не за горами, но несколько откладывается из-за того, что хозяйка в порыве вдохновения решает в день приезда подать на ужин «питательное желе». Комнаты довольно удобные (если не считать ужасного холода, по словам хозяйки неслыханного в это, да и в другое время года), повсюду линолеум, розово-золотой фарфор, крупные фотографии женщин в кружевных воротниках и мужчин с длинными усами и галстуками-бабочками. Робин, Вики и сиделка, удержать которую в качестве временной замены Мадемуазель стоило немалых затрат, вопреки погоде проводят много времени на моле. Вики завела дружбу с собачкой, которую она зовет Малышка, продавцом газет, еще одним господином, который разъезжает по округе на автомобиле «санбим»[129], и старшим официантом в отеле. Я сообщаю ей про болезнь Мадемуазель. После недолгого молчания Вики с откровенным равнодушием говорит: «А-а» – и снова принимается рассказывать о Малышке. Робин, от которого я поневоле ожидала большего, в ответ на ту же новость переспрашивает: «Правда?» – и сразу же просит банан.
(NB. Вполне можно было бы написать свою, отечественную версию «Урагана над Ямайкой» о необычайном детском бессердечии.) На страницах «ВНЖ» как-то развернулась оживленная дискуссия о vraisemblance[130] поведения ямайских детей. Теперь уверенно встаю на сторону автора. Вполне допускаю, что дорогая Вики при необходимости укокошила бы сколько угодно матросов.
23 мая. Неожиданное потепление. Дети сбрасывают обувь и босиком шлепают по лужам. Хозяйка пансиона говорит, она не раз замечала, что такое бывает накануне отъезда. Иду прогуляться по скалистому берегу и к концу часа мне становится очень жарко в теплом твидовом жакете. После того как дети ложатся спать, пакую чемодан, твердо решаю, что, пока я жива, у нас на столе не будет пареного чернослива в молочном креме, и с радостью пишу Роберту открытку о том, во сколько мы завтра прибываем домой.
28 мая. Возвращается Мадемуазель, и, к моему огромному облегчению, дети встречают ее с энтузиазмом (возможно, я зря боялась, что Робин и Вики совсем как те ямайские дети). Мадемуазель в новой юбке в черно-белую клетку, белой блузе с оборками, черных лайковых перчатках с белой вышивкой и в черной соломенной шляпке, сплошь усыпанной букетиками фиалок, сообщает мне, что весь наряд сшит ею собственноручно и обошелся в один фунт, девять шиллингов и четыре с половиной пенса. Французы, без сомнения, экономны и искусно владеют иглой, но не могу отделаться от ощущения, что при менее суровой экономии результат был бы лучше.
Мне Мадемуазель от всей души дарит две витые вазы голубого стекла, в произвольных местах украшенные золотыми пупырышками. Вики получает большую красную розу из шелка, которая, к счастью, ей очень нравится, а Робин – проволочное устройство, по словам Мадемуазель предназначенное для извлечения косточек из вишен.