Оскорбленный, я сказал себе, что она просто ничего не понимает. Но ее слова остались со мной и в глубине души нашептывали, что мне еще многое предстоит узнать в жизни.
Уроки в колледже утратили для меня всякий интерес. Я редко общался с другими студентами. Чтобы скрыть свое несчастье в отношениях со Сью, я напускал на себя глубокомысленный вид, часто вступал в словесные перепалки, но в моей показной самоуверенности было куда больше бравады, чем собственного достоинства. Мое сердце было ранимо, но разум и воля — неуязвимы.
Я проводил день за днем в бесконечных размышлениях, как бы намереваясь через житейскую интуицию прорваться к глубочайшим тайнам. Почему счастье и радость часто превращаются в блуждающий среди тьмы огонек? И разве трудно столь хорошо организованной Вселенной устроить так, чтобы отдаваемая любовь каким-то путем возвращалась? И опять — где же этот путь к истинному счастью?
— Расслабься! — воскликнул однажды Роберто, заметив, что я невидящим взглядом уставился в окно. — Ты когда-нибудь расслабишься?!
Так прошел семестр. В воспоминаниях все это кажется серым туманом.
Призывная комиссия вызвала меня для освидетельствования, которое я не прошел из-за плохого зрения. При этом была решена дилемма: регистрироваться или нет в качестве отказника служить в армии? Я сомневался, смогу ли зарегистрироваться в качестве отказника по религиозным убеждениям; просто знал, что даже ценой своей жизни я никогда не смогу отнять жизнь у другого человеческого существа.
В апреле отца послали в Румынию в качестве атташе по вопросам нефти при американской дипломатической миссии в Бухаресте.
Моя работа в «Последней соломинке» убедила меня (и особенно моего работодателя!), что, какая бы у меня ни была миссия в жизни, для работы официантом я не годился. Я обычно с рассеянным видом присаживался рядом с посетителями, совершенно забывая о том, что надо было обслуживать другие столы; я забывал внести изменения в счет, когда посетители заказывали что-нибудь дополнительно. Боюсь, что я был почти последней соломинкой «Последней соломинки»!
Единственным светлым пятном в моей жизни стали уроки пения. Мария Циммерман была требовательным педагогом. После шести месяцев еженедельных занятий она однажды прервала меня на середине песни.
— Вот здесь, — воскликнула она торжествующе, — эта нота. Вот так должны звучать все!
Кроме истинной радости, которую доставляли мне уроки пения у нее, были также и другие приятные минуты. Однажды она сказала мне: «Если бы какой-нибудь учитель пения, — я имею в виду настоящего
К концу учебного года в колледже она сказала мне тихо: «Я живу теперь только ради одной цели: дожить до того времени, когда вы станете великим певцом! И дело не только в голосе; хорошие голоса есть и у других. Но у вас есть ум; вы
Милая Мария! (Могу ли я называть Вас так теперь, когда Вы оставили этот мир? Было бы слишком формальным обращаться к Вашей душе «миссис Циммерман».) Мне было так грустно, потому что я должен был разочаровать вас. То было наше последнее занятие. Я не мог снова вернуться к вам. Я знал, что стать певцом даже с мировым именем, — не мое призвание. Но, может быть, вас порадует то, что я трогал людей моим даром, и не за деньги, а за любовь. И кто знает, может быть, когда-нибудь, если мы встретимся на небесах или в иной жизни на земле, я смогу опять спеть для вас. Одна из самых горячих молитв на моем духовном пути состояла в том, чтобы на всех, кого я когда-либо любил, снизошло благословение божественного мира и радости. Да будьте и Вы благословенны!
Когда учебный год в колледже приближался к завершению, мое невнимание к ежедневной учебной рутине поставило меня в довольно неловкое положение. Я был уверен, что экзамены и зачеты по большинству предметов сдам, хотя и с натяжкой. Однако греческий язык вызывал у меня явное замешательство. В классе обычно весело спорили, смогу ли я узнать одно или два греческих слова в параграфе, который мне предстояло перевести. За весь семестр я едва ли выполнил три задания. Когда мы готовились к последнему экзамену, доктор Пост, наш профессор, не раз говорил: «Не каждый в этой комнате должен быть озабочен тем, чтобы присутствовать при этом событии». Когда он произносил эту фразу, остальные студенты посматривали на меня и смеялись.
И все же я решил явиться на экзамен и сдать его. Конечно, следовало быть очень удачливым, чтобы не провалиться, но я помнил свою новую теорию о том, как притягивать удачу. Верь в удачу, встречай ее на полпути, проявив позитивную активность.
К несчастью, я чувствовал все, кроме энергичной и позитивной активности по отношению к тому, что действительно имело значение: к учебе. За неделю до экзамена я взял учебник и, стараясь воодушевиться, взглянул на первую страницу. Бесполезно. Отказавшись от этой затеи, я отложил книгу в сторону. «Завтра, — утешал я себя, — я выучу вдвое больше, чем собирался сделать сегодня». Но на следующий день мои благие намерения вновь испарились. В остальные дни недели я проявлял настоящее упорство только в неукротимом желании отложить занятия на другой день.
Прежде чем я это заметил, наступил последний вечер перед экзаменом. А я так и не приступил к подготовке! Но даже и в тот вечер я еще был полон решимости сдать экзамен; однако я не мог даже вообразить, чтобы кто-то в здравом рассудке мог рассчитывать на осуществление этих светлых надежд.
Необходимость — мать изобретения. К счастью для меня, в этой, казалось бы безвыходной, ситуации проснулась моя безмятежно дремавшая интуиция. Словно гром среди ясного неба явилось вдохновение.
— Ты — грек, — сказал я себе со всей силой убежденности, на которую был способен, решительно отождествляя себя с этим новым состоянием. Результаты были поразительными.
Как американец, я находил изучение греческого языка трудным. А теперь, в качестве грека, «мой родной» язык усваивался удивительно легко. Через какой-то неуловимый канал в структуре сознания, который связывает всех людей, я вдруг ощутил себя настроенным на греческий стиль мышления и разговора. Более того, относясь к новому языку как к старому другу, я больше не испытывал вековой трудности студента, когда он, притягивая знания одной стороной своего ума, другой отталкивал их из-за своего нежелания учиться. Все мои мысли теперь стремились в одном направлении. Два часа я впитывал греческую грамматику и словарь, словно сухая губка воду, до того момента, пока уже был не в состоянии впитать больше.
ebooksa