Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Шура. Неужели пропадет?

Глоба. Молчи.

Шура. Неужели вам даже сейчас не жалко, что пропадет?

Глоба (хватив кулаком по столу). Молчи об этом. Не будет этого!

Сафонов (показывается в дверях). Глоба!

Глоба. Да?

Сафонов. Глоба, одевайся в штатское, скорей. Где оно у тебя?

Глоба. На медпункте.

Сафонов. Беги.(Закрывает дверь.)

Глоба. Вот и пришел мой крайний случай, Шурочка. (Идет к двери, оборачивается.) Там у тебя, наверно, из-под одеколона пузырек есть, так ты мне водки в него приготовь, чтобы, как переплыву, греться было чем. (Выходит.)

Шура (подходит к столу, где стоит ее машинка, роется в ящиках, достает флакон, задумчиво смотрит на него). Валечкин. Осталось немножко… Все равно теперь…

Входят Сафонов, Васин, за ними между Паниным и красноармейцем Козловский, без пояса, в гимнастерке с сорванными петлицами.

Сафонов. Глоба ушел?

Шура. Да.

Сафонов. Хорошо. (Васину.) Ну что ж. Надо кончать. По-моему, все ясно.

Васин. Я не видел его четырнадцать лет, и он значительно изменился. Но все-таки, очевидно, мог бы узнать… если бы был внимательнее. Готов за это понести ответственность.

Сафонов. Да что там ответственность, Александр Васильевич. Подумаешь, из-за такой сволочи расстраиваться. Ну, племянник он тебе, ну и шут с ним. Расстреляем – и не будет у тебя племянника. Товарищ Панин! Составь протокол. Покороче. Ему до утра незачем жить, лишнее ему жить до утра. Понятно?

Панин. Понятно.

Красноармеец. Пойдем!

Козловский (проходя мимо Васина). Я умру, но будете вы прокляты!.. Вы… вы мне не дядя… вы…