Она. Не любить человека и все-таки жить с ним.
Он. А сейчас?
Она. Нет. Хотя я была бы рада сказать тебе: да!
Он. Я не позвонил, потому что ты не разрешила бы мне прийти.
Она. Наверное. Ты только пил и ничего не ел, да?
Он. Да.
Она. Я пойду что-нибудь приготовлю тебе. Сиди, отдыхай.
Он. Храбрость! Что такое храбрость! Бежать из плена – это тоже что-нибудь да значит! Конечно, Дик и те двое настояли тогда на своем. Они взяли на себя больше, чем я, и поэтому погибли. Но что бы они сказали сейчас, на моем месте? Она, конечно, считает, что Дик сделал бы это не раздумывая. Если бы он остался таким, каким был! А я, прожив ту жизнь, что я прожил, уже ни за кого не ручаюсь. Может быть, и Дик, и те двое плюнули бы на все это и сказали: с нас хватит! Пусть все идет, как идет, без нас! Пусть катится в тартарары! Может быть, они как раз так и поглядели бы на это дело?
Штурман. Разве это он?
Второй пилот. Если это он, то он здорово постарел. Даже странно себе представить, что мы тоже могли бы так постареть!
Дик. Ничего, нам это уже не грозит, так что не расстраивайся.
Он
Дик. Если мы не ослышались, ты позвал нас рассудить тебя с твоей совестью.
Он. Да. Не совсем так, но…
Второй пилот. А мы так и поняли, что у тебя есть и «да» и «но».
Дик. Нам странно, что ты постарел, а тебе, наверно, странно, что мы остались такими, как были? Когда мы снялись в Лондоне перед последним полетом, штурман на карточке выглядел старше нас всех, а мы трое сияли, как три новеньких шиллинга. Никогда б не подумал… Да будь ты тогда таким, как сейчас, тебя просто не взяли бы летать по возрасту!
Второй пилот. И у нас, к нашему счастью, был бы другой радист, не кончавший университетов, но зато знающий свое дело.
Штурман
Второй пилот. Почему?