– А вот и поросеночка нашего зарезали!..
А другой голосок, еще тоньше и еще безнадежнее, прозвенел:
– А вот и цыпляток наших всех перекололи!
И после маленькой паузы прибавил:
– Уж няня плакала, плакала!
Уездный член, только что положивший себе на тарелку румяную поросячью ножку и подгребавший начинку, бессовестно залезая ложкой под чужие куски, вдруг остановился и отодвинул от себя тарелку.
– Что так! – испугался хозяин. – Может быть, в таком разе цыплят?
– Не хочу, – грубо ответил гость и, насупившись, замолчал.
Докторша, ехидно поджав губы, отказалась тоже.
Лицо Андрея Васильевича стало медленно наливаться кровью. Ноздри раздулись и задрожали.
– Сколько раз повторять тебе, – задыхающимся шепотом обратился он к побледневшей как полотно Серафиме Андреевне, – чтоб ты их спать увела! Как об стену горох! Вон! Чтоб духу не было!
Он еле сдержался и залпом выпил стакан пива.
Серафима Андреевна ловила дрожащими руками протянутые к ней ручки детей, шептала что-то и увела их. Через запертые двери донесся испуганный детский плач…
Гости наскоро съели бланманже и начали прощаться. Хозяин, расстроенный и злой, не удерживал их.
– Серафима! – заорал он из передней. – Когда гости уходят, принято, чтобы хозяйка провожала.
И Серафима Андреевна сейчас же вышла из спальни, бледная и спокойная, с высоко поднятой головой, словно готовая принять удар в лицо.
– Хоть бы сконфузилась! Ужасно! – шепчет докторша.
Гости молча прощаются. Пан Кшемневский не целует больше руки у хозяйки.
Огарков, подумав минутку, срывает с вешалки пальто и уходит вместе со смотрителем.
Серафима Андреевна возвращается в спальню. Навстречу ей поднимается маленькая сгорбленная фигурка старой няньки.