Том 2. Неживой зверь

22
18
20
22
24
26
28
30

– Поздравляю вас, говорит, вот мы и у праздничка! Таких вредных дур, как ваша Евгения, при Петре Великом всенародно батогами били.

Я прямо глаза выпучил:

– Да господь с вами! За что вы ее так?

– Да, били. И прав был великий реформатор! За что? За распространение вредных суеверий среди народа.

– Да опомнитесь, – говорю, – она как раз наоборот, чтоб доказать, что не верит, и в доме в этом проклятом поселилась.

– Да, поселилась и этим вызвала появление духа. Все об этом говорят. Она поколебала престиж своего брата. И потом, к чему было привозить сюда граммофон? Чтобы всем нам нос утереть и выделиться? А киргизы говорят, что это у нее черт в коробке, и подрывают престиж начальства.

– Ну, – говорю, – милая Марья Петровна, вы это просто на нее за вашу моську сердитесь. Сознайтесь!

А она вдруг ни с того ни с сего как завизжит:

– Моя собака вам не моська. Моя собака болонка из мальтийских пуделей!

Потом мне объяснили, что это она была в меня влюблена и ревновала к Евгении Николаевне.

Ну а тогда я махнул рукой и уж, конечно, не стал ее приглашать в директорский дом на ужин и прямо побежал к доктору.

Доктора Зоммера застал я в самом непотребном виде.

Сидел он на кровати, желтый, весь запухший, уставился в одну точку и двумя руками себе грудь чесал.

А на столике у кровати початая бутылка водки и глиняная мисочка с кислой капустой. Эдакая гадость!

– Ловко, – говорю. – Где же это ты, Христиан Матеусович, изволил так назюзиться?

А он посмотрел на меня грустно так и честно:

– А это, – говорит, – я вчера у лесничего набодался. Так, – говорит, – набодался, что домой по лесенке на бровях шел. Вот как. И лесничий изрядно намок, хотя он непьющий, так ему ничего. И Иван Епинетович с нами пригубил. Того снегом оттирали.

Я головой покачал.

– Смотри, до чего ты себя довел. Ведь ты, Христиан Матеусович, сегодня на дыню похож.

Он обиделся.