«Сдвинь свою толстую задницу, слышишь? Я с трудом могу дышать».
«Этот долбаный омлет! Я не могу есть приготовленное из порошка — для меня это как из подгузника».
«Чего ты от нас ждешь — что мы превратим центральный пост в курятник?»
Меня развеселила эта мысль, когда я представил кур, рассевшихся на пульте управления погружением. Сразу же я мысленно увидел плиты палубы, усеянные зеленовато-белым куриным пометом и услышал идиотское кудахтанье на фоне шума дизелей. Цыплята всегда в детстве вызывали у меня отвращение, и это осталось во мне. Хромосомный запах перьев наседки, бледная желтая кожа, болтающиеся хохолки…
«Верно, а в льялах развести уток — маленьких. Мы будем кормить их личинками»,
«Думай что говоришь! Я пытаюсь поесть».
«А что такого с личинками? Подумай, с каким удовольствием уточки будут клевать их по утрам. Чудесные свежие личинки, как эта…»
Я сглотнул, с трудом подавив приступ рвоты.
Некоторое время я не слышал ничего, кроме чавканья и причмокивания губами. Затем донеслось звучное рыганье, закончившееся на подавленной ноте, как будто что-то твердое пыталось выбраться наружу вместе с ним.
«Иисус долбаный Христос!»
«Да затянись потуже, ты, скотина. Ты мне аппетит портишь».
Громкоговорители заполняли лодку звуками. «Под фонарным столбом, у ворот барака…»
Громкоговорители можно было сделать потише, но их никогда нельзя было выключить полностью, потому что они использовались также для трансляции команд. Это оставляло нас на милость старшины телеграфиста, который обслуживал проигрыватель в своем закутке. Похоже, что у него была особенная страсть к Лили Марлен — она повторялась дважды в каждые полчаса.
Я передернулся при мысли, что на самом деле было только 4 или 5 часов утра. Для того, чтобы не преобразовывать время в радиотелеграфных сообщениях, у нас было немецкое летнее время. Более того, мы уже достаточно прошли на запад от нулевого меридиана, чтобы солнце отставало более чем на час от судового времени. Не то, чтобы это действительно имело значение, когда мы начинали день: чрево U-A было искусственно освещено днем и ночью, и смены на вахту, с вахты происходили с интервалами, которые были независимы от дневного света.
Пора было выйти из чрева. Я произнес «Извините» и втиснул ногу между людьми на койке подо мной.
«Все хорошее приходит сверху», — услышал я голос старшины электрика Пилгрима.
Пока я искал свои ботинки, которые для безопасности втиснул между двух труб, я вел утренний разговор с Айзенбергом, старшиной центрального поста, сидевшим возле меня на раскладной табуретке.
«Ну, как там дела?»
«Так себе, лейтенант».
«Барометр?»