— Что это?
Жена, нагнувшись, тронула ногой лоскут и с возмущением сказала:
— Что за гадость! Это, вероятно, Луша, убирая постель… Ну, пей!
Он слабой рукой взял стакан и жадно выпил содержимое, потом, обессиленный, откинулся на подушки.
Жена убрала стакан, села на край постели, склонилась к нему и тихо заговорила.
— Ах, как ты напугал нас всех! Третьего дня ты заснул после обеда и спал до сих пор! Мы из кабинета перенесли тебя сюда. Сначала я подумала, что ты… нет, нет! это так ужасно… пришел Иван Петрович и успокоил меня… Как было страшно. Ты лежал совсем, совсем неподвижный. Я прислушивалась и все-таки не слыхала твоего дыхания. Нет! так работать нельзя! Ты сойдешь с ума или умрешь! Не хочу, не хочу, не хочу! — она прижалась к его плечу и заплакала.
Вино вернуло ему силы. Он смог обнять ее голову и гладил ее волосы, но ее слезы еще не волновали его.
Все настойчивее и настойчивее у него являлось желание схватить обрывки вихрем крутившихся в его голове воспоминаний, связать их в цельное и восстановить какую- то картину. Что-то омерзительное, грязное… что?..
Жена плакала на его плече, потом вдруг заснула, истомленная волнением и бессонницей.
В комнате стало мертвенно тихо; только слышалось ровное дыхание спящей да торопливое тиканье бронзовых часов, что стояли на комоде.
Свет лампы, прикрытой темным абажуром, ярко освещал пол, сиденья стульев и дивана, а выше — все было погружено в полутьму…
Он продолжал напряженно вспоминать. Рука, обнимающая голову жены, затекла. Он приподнялся, чтобы освободить ее, и вдруг взгляд его упал на пол, посреди которого серым комком лежала выброшенная им тряпка.
Мысли опять закружились в его голове… Нет, эту тряпку оставила не Луша. Эту тряпку… Нет, он вспомнит, он все вспомнит!..
Жена проснулась, полусонная перешла к дивану, упала на него и тотчас опять заснула.
Он лежал, и голова его уже пылала от мучительного напряжения… Потом перед его глазами стал расстилаться туман, мысли, словно клочки дыма в воздухе, редели, бледнели и исчезали одна за другой; мелькнула пьяная, растерзанная женщина, послышался чей-то сиплый смех… все смешалось, и он заснул крепким сном выздоравливающего человека уже без всяких видений. Ровное дыхание его слилось с тиканьем часов и дыханием жены.
Рабочая лампа ярко освещала письменный стол, оставляя кабинет в полутьме.
Он и доктор сидели на диване, подле них стоял столик с бутылкой мадеры и стаканами.
Доктор говорил:
— Это было похоже на летаргический сон. Пульс почти не нащупывался. И потом, двое суток с половиной! Это уже не сон… Вообще, жизнь твоя безобразна. Нельзя, друг мой, безнаказанно работать 18 часов в сутки, лишая себя всякого развлечения и даже сносного отдыха. В рай с сапогами все равно не влезешь, а «в тот ларчик, где ни встать, ни сесть»[16] — сделайте милость. И что это за ходячая, вернее сидячая, добродетель? Безобразие это, неестественно. Ходи в театр, играй, черт возьми, в карты, волочись! Ведь не аскет же ты. Жена женой!.. — доктор допил вино и наполнил стакан снова. — Я не считаю себя ни негодным, ни безнравственным; работаю, слава Богу! Две больницы на руках, да пациенты, но ни в чем себе не отказываю…
— Меня ничто не привлекает, — ответил он, — моя работа, жена и дети. А потом… — он приостановился и сказал, понижая голос, — никому другому, но тебе, как доктору и другу, я скажу. Я давно хотел сказать. Ты не смейся только. Будь серьезен.
ebooksa