Малайский крис

— Можно ли быть таким неосторожным? — заметил однажды мой друг, когда мы вечером возвращались домой по безлюдным улицам. — Вас, наверное, когда-нибудь обокрадут!

— На это потребуется большая ловкость, — с уверенностью ответил я.

— Воры обыкновенно и бывают ловкими, — заметил фон Блитцен, смеясь, в то время как мы входили в гостиницу; на этом разговор наш прекратился.

Намереваясь прежде всего посетить Кантон, мы на следующий день отправились в путь на одном из «пловучих дворцов», делающем рейсы между Гонконгом и Японией. Пароходы на китайских водах отличаются большой роскошью, и нам подали завтрак, ни в чем не уступавший завтракам в «Карлтоне».

— Откровенно скажу вам, мне до смерти надоело осматривать местности, — сказал фон Блитцен, когда мы после завтрака уселись на палубе с сигарами во рту. — Видишь неопрятный город с его зеленью и яркими пагодами, торчащими над пыльной равниной. Храмы, дворцы и тому подобные здания меня вовсе не интересуют. Но мне говорили, что нигде нет такого места казни, как в Кантоне, и мы непременно должны пойти туда.

Дородный хозяин маленькой французской гостиницы, где мы остановились, объявил нам в глубоком огорчении, что казни были уже совершены рано утром.

Ввиду этого мы решили отложить наш отъезд до следующего дня и провели день, бродя по лавкам древностей и многолюдным улицам города, своей грязью превосходящего даже Пекин. Азиатская часть Кантона тянется на большом расстоянии, и мы были очень довольны, когда наконец дошли до европейского квартала. Пообедав пораньше в прохладном саду гостиницы, мы пошли отдохнуть и набраться сил к «утреннему представлению», как выразился Блитцен.

Рано утром нас уже ожидал проводник, китаец весьма неприятной наружности. Быстро проглотив по чашке кофе, мы углубились за ним в лабиринт узких улиц. Идя все время по щиколотку в грязи, мы дошли до места, где уже не было жилищ. Недалеко от того места возвышалась городская стена, а за ней на песчаной безлесной равнине собралась толпа китайцев в синих платьях смотреть на агонию своих осужденных собратьев, которых тут было около 20 человек.

К удивлению, эти последние не выказывали никакого признака страха: они сидели, столпившись вокруг грубого деревянного креста, беззаботно болтая и совершенно спокойно наблюдая за приготовлениями к их казни. По временам кто-нибудь из них взглядывал на палача и его помощников, занятых у стола, на котором тускло блестели при восходе солнца стальные инструменты: однако, взгляд осужденного выражал скорее любопытство, нежели страх. Во внешней обстановке всей этой картины не видно было ни малейшего намека на ужасную трагедию, которая должна была сейчас разыграться. Смех, болтовня толпы, запах дыма, крики «кабоб» и возгласы продавцов сластей скорее напоминали какой-нибудь праздник, бега, скачки, чем приготовление к казни.

Однако, в то время как мы, протискавшись сквозь шумную толпу, уселись на скамейку против места казни — наступило зловещее молчание. Какой-то полуголый бедняга, только что привязанный к кресту, уже кричал под первыми ударами «лин-чи» (орудие пытки). Я не хочу расстраивать нервы читателя описанием всего того, что мы видели в это утро; передать этого я не в силах, так как в Небесной Империи жестокость пыток превосходит всякое представление. Вот почему я ограничусь лишь описанием пытки, имеющей прямое отношение в настоящему рассказу. Пытка эта назначается обыкновенно обвиняемому в краже. Сама но себе она сравнительно безболезненна, но неизбежно оканчивается невыносимо мучительной смертью. Она известна под названием «Проволочной рубашки» и состоит в следующем. Прежде всего, жертву сажают на стул, причем ноги ее крепко привязывают к нему толстым кожаным ремнем. Затем осужденного обнажают до пояса и надевают на него род куртки из тонкой проволочной сетки. Эта металлическая одежда, плотно обхватывая шею и руки преступника, доходит до талии и закрепляется посередине спины несколькими винтиками, которые вгоняют в тело до тех пор, пока мясо не выступит из каждой ячейки. В таком положении жертва становится совершенно беспомощной. Тогда палач быстро проводит бритвой по направлению от шеи к пояснице, вокруг всего туловища, пока не удалит вылившегося слоя кожи. Обыкновенно эта операция или совсем не причиняет боли, или же очень незначительную. Когда рубашка снята, преступник представляет из себя живую шахматную доску, — обстоятельство, позабавившее в данном случае не только зрителей, но даже и самого пострадавшего.

Дьявольская жестокость «Проволочной рубашки» кроется в кажущейся незначительности этой пытки. Подвергшаяся ей жертва, по снятии рубашки, отпускается на волю и радостно уходит в надежде на излечение. Но первоначальный зуд вскоре переходит в острую боль от гноящихся ран. Маленькие рубцы, увеличиваясь, соединяются друг с другом, так что страдалец представляет из себя сплошной кусок сырого, трепещущего мяса. Пока не наступит антонов огонь, несчастный, как безумный, валяется в пыли или грязи, напрасно ища облегчения, которое ему даст лишь смерть, вызываемая истощением и потерей крови. Предсмертные часы его представляют сплошную неописуемую муку. Человек, подвергшийся пытке «Проволочной рубашки», может прожить день — даже 36 часов, — но во всяком случае конечный результат всегда один и тот же — смерть. Поэтому «Проволочная рубашка» у людей, посвященных в ее тайну, более известна под названием «Рубашка смерти».

Я не мог вынести более четверти часа этого возмутительного зрелища и удалился, покинув фон Блитцена, желавшего непременно остаться до самого конца. Через час он вернулся в гостиницу, принеся с собой вещественное воспоминание о проведенном утре: металлическую рубашку, купленную для него нашим проводником. При виде ее я едва мог скрыть свое отвращение, которое фон Блитцен сейчас же подметил.

— Вы должны извинить мне мои причуды, Сабуров, — сказал он, странно усмехнувшись, — у меня мания собирать страшные вещи, а эта рубашка будет драгоценным вкладом в мой «Страшный музей».

Болезненное влечение ко всему «ужасному», должно быть, заразительно, так как в тот же вечер я стал вместе с владельцем рассматривать ужасную рубашку, утром еще возбуждавшую во мне такое отвращение. Ее, однако, вычистили, так что проволочная сетка блестела, как полированное серебро, и ее остроумный, но в то же время простой механизм был так дьявольски искусно придуман, что невольно вызывал даже мое восхищение.

Поездка в Макао — китайский Монте-Карло — стояла последней в программе нашего путешествия. Это маленькое местечко стоит посетить только ради его природных красот, что же касается азартных игр, то даже фон Блитцену, закоренелому игроку, вскоре наскучили «Фантан» и «Поо-Чи», игры вроде рулетки с 6 нулями.

Нам оставалось пробыть еще неделю в Гонконге, а между тем развлечения даже этого гостеприимного маленького оазиса уже начинали нам надоедать. После двухдневного пребывания в Макао нам уже претили его душные игорные притоны и скучна я Praga-Grande, что не преминул заметить наш наблюдательный хозяин. Последний, оказалось, был ярым спортсменом. Он имел небольшой домик в 3 милях от Макао, где, по его словам, «водится столько дичи, сколько звезд на небе». «Не захотите ли и вы попытать свое счастье? — спросил он нас. — Правда, домик стоит в уединенном, пустынном месте, но при нем находится управляющий, который присмотрит за стряпней и сам доставит вам за деньги крепкие напитки. Что же касается ружей, то достать их очень легко: у меня есть винтовки, которые я с удовольствием одолжил бы вам, разумеется, также за известную плату».

Предложение было настолько заманчиво, что на следующее утро мы уже пили кофе в небольшой хижине на опушке леса, действительно обещавшего большое количество дичи. На этот раз содержатель гостиницы сказал правду, так как первый день охоты оказался чрезвычайно удачным. Наша провизия и багаж прибыли перед сумерками, и мы принялись за скромное угощение, очень довольные собой, но, конечно, не окружавшей нас грязью. Однако, 40 штук убитых птиц вознаградили нас за некоторые мелкие неудобства, и когда наша неопрятная служанка ушла ночевать в соседнюю хижину, мы, сидя за трубкой и виски, решили продолжить наше пребывание в этом спортсменском раю по крайней мере дня на два.

На следующий день мы снова охотились, но фон Блитцен пришел домой раньше нас, жалуясь на головную боль и усталость.

— Должно быть, это маленькая лихорадка, — сказал он.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, к обеду я наверное буду здоров. — И с этими словами он зашлепал домой по глубокому болоту.