Старый сидел в жилете и играл с сопляком в подкидного. Карты — потрепанные, засаленные, только с трудом можно различить на них картинки.
— Этими картами я с самим господином Ульманисом в восемнадцатом году в «своих козырей» играл, — хвастал старик.
— В таком случае им место в национальном музее, — вежливо ответил сопляк.
Игра шла медленно, старик перед каждым ходом старался что-нибудь сказать:
— Опять твою фамилию забыл.
— Свилпинь. Фердинанд Свилпинь.
— Фердинанд? Что же это за имя?
— В календаре есть. А что же за фамилия Свилпинь? Если бы меня, например, Янисом звали, то что получилось бы? Янис Свилпинь! Так только ругаться можно.
— Хоть так, хоть эдак — все равно нескладно как-то, — промолвил старый. — Говоришь, твой отец в Риге мясную торговлю держал?
— Почти в самом конце Гертрудес, около Админю.
— И можно было жить?
— Пирожные ели.
— Где он теперь?
— В Швеции.
— А там пирожные есть?
— Хе! «Пирожные»! На собственном автомобиле катается. Прислугу старше тридцати в дом не берет.
— Хе, хе, хе! — засмеялся старик грудным голосом. — Стало быть, до сладенького охоч. А жена что?
— Я уже говорил, что мать в сороковом году умерла.
— Ах да, верно, верно… — Затем наклонился над столом и покосился на угол, в котором за шкафом возилась хозяйка. — И я, когда помоложе был, только самых свеженьких в дом брал. Гм… гм… Говоришь, от мясной торговли можно было жить? А у нас, бывало, иной раз хоть прямо в петлю лезь. Юрьев день давно прошел, пахать пора, а работника днем с огнем не сыщешь. Хоть сам за плуг становись. Еще хорошо, что полячков этих ввозить начали…
— Ты старые времена не хули, — раздалось из-за шкафа. — А нынче-то каково?