Когда дождь и ветер стучат в окно

22
18
20
22
24
26
28
30

Мытарства лейнасаровской банды на обратном пути от Баложи до конечной трамвайной остановки просто не поддаются описанию. Бесконечно далеким казалось расстояние в один километр.

Лейнасар, как только ссадили их с машины, приказал всем вернуться в Ригу, на квартиру Крусткална. Там и решат, что делать дальше. Он выждал, пока вся компания, в одиночку или по два, пустилась в обратный путь. Растерянность и страх не дали сразу прорваться озлоблению. Отправив их, Лейнасар вошел в буфет, находившийся в бывшей Баложской корчме. Там прямо кишело людьми, из-за табачного дыма ничего не видно было.

Лейнасар взял бутылку пива и бутерброд. Нашел угол, где еще можно было приткнуться, и, не садясь, принялся обдумывать случившееся, стараясь найти выход…

Пока Лейнасар грелся в буфете Баложской корчмы, пытаясь пивом залить свое горе, его неудачливые спутники тащились обратно в Ригу. Они проклинали автоинспекцию, Лейнасара (от такого идиота ничего, кроме беды, ждать нечего), проклинали Фредиса.

Чтобы вдохновиться для неприятного разговора со своей бандой, Лейнасар сперва отправился к Велте. Он хотел оставить у нее чемодан с антисоветскими материалами. Когда и как снова удастся организовать отъезд, пока предвидеть трудно.

Велты не оказалось дома. Задерживаться на лестнице или в ближайшем сквере казалось неразумным, особенно теперь, накануне праздника, да еще с этим проклятым чемоданом. Он даже подумал о том, что чемодан неплохо бы сдать в камеру хранения — хоть руки свободны будут. Но он тут же отказался от этой мысли. И там может случиться что-нибудь неожиданное.

Ничего другого не оставалось, как идти на квартиру Крусткална. В первой комнате Крусткалн еще рисовал первомайские лозунги. Из другой доносились душераздирающие, гнусавые звуки джаза.

— Что там происходит? — спросил Лейнасар Крусткална, измазанного красками.

— Ждут второго пришествия.

Лейнасар распахнул дверь и обвел взглядом комнату. Тут были все, кроме Вилде. В углу гремело радио, настроенное на какую-то заграничную волну. На столе стояло несколько водочных бутылок, а вокруг сидели все мужчины и Милда. Жены Себриса и Герцога, одетые, в грязной обуви, спали на диване. Накурено было в комнате не меньше, чем в буфете Баложской корчмы.

Лейнасар подошел к приемнику и выключил его. Наступила тишина, в которой Пакалн еще прокричал:

В бокале мы жизнь утопили, Что нам ничего не дала…

— В чем дело? — заорал Лейнасар.

— Последние латыши поминки справляют, — отозвался Пакалн, поднявшись на ноги и тараща на Лейнасара затуманенные глаза.

— Не латыши, а тряпки! — крикнул Лейнасар.

— Тоже верно. — Пакалн, как ни странно, не был склонен ссориться.

— Молчать! Особенно тебе, Пакалн, должно быть стыдно. На фронте ты и не в такие переделки попадал.

— Тут не фронт!

— Тут фронт! Может, еще более трудный, чем когда-то под Волховом. И точно так, как были предатели там, они могут быть и здесь. И точно как расправлялись с предателями там, мы расправимся с ними и здесь!

— Погоди, погоди, старик, ты меня не пугай. Я никого на свете не боюсь, кроме белых мышей и красных чертей. Так набери побольше воздуха в грудь и потише выдыхай его, — не сдавался Пакалн.

— Где Вилде?