Отпущение грехов

Он миновал прохожего, потом, метров на триста дальше, еще одного.

Он оказался на Филимор-стрит, там было очень темно. Мысленно поблагодарил городские власти за то, что они не поставили новые фонари, хотя это и было прописано в очередном бюджете. Вот краснокирпичная резиденция Стернера, от которой начинается широкий проспект; вот дом Джордона, особняки Эйзенхауров, Дентов, Маркемов, Фрейзеров; дом Хокинсов, где он гостил; дальше — дома Уиллоби и Эверетта (в прихотливом колониальном стиле); домишко, где обретаются старые девы Уотт, затиснутый между двух величественных фасадов — Мейси и Крупштадтов; Крейги…

А! Вот оно! Он замер, вздрогнув, — в дальнем конце улицы появилось пятно: шел человек, возможно полицейский. По прошествии бесконечной секунды он обнаружил, что бежит по лужайке, придерживаясь зыбкой, клочковатой тени фонарного столба, низко пригнувшись. А потом замер в напряжении, не дыша и не нуждаясь в этом, в тени известнякового укрытия.

Вслушивался до бесконечности — вдали взвыла кошка, поблизости другая демоническим ревом подхватила тот же гимн; он почувствовал, что сердце камнем летит вниз, образуя противоударную защиту для разума. Были и другие звуки: тишайший отголосок пения где-то вдалеке; натужный, ехидный смех с заднего крыльца на другой стороне проулка; а еще сверчки — сверчки так и заливались в клочковатой, полувытоптанной, залитой лунным светом траве двора. В доме же залегло зловещее молчание. Он был рад, что не знает, кто там живет.

Легкая дрожь застыла, как сталь; сталь размягчилась, и нервы сделались податливыми, как сыромятная кожа; схватив сам себя за руки, он с благодарностью обнаружил, что они не утратили гибкости, и, вытащив нож и плоскогубцы, взялся за ставни.

Он был абсолютно уверен в том, что его никто не видел, и, оказавшись через минуту в столовой, высунулся наружу и захлопнул ставни, проследив, чтобы они не раскрылись самопроизвольно, но и не стали серьезным препятствием в случае внезапного бегства.

После этого он сунул нож, не складывая, в карман пальто, вытащил фонарик и на цыпочках обошел комнату.

Там не оказалось ничего полезного — он и не рассчитывал ничем поживиться в столовой: городок слишком мал, серебро не продашь.

Собственно говоря, планы у него и вообще были довольно туманные. Он уже понял, что, имея такие мозги — щедрые на выдумку и интуицию, способные мгновенно принимать решения, — проще действовать, наметив лишь основной очерк кампании. Этому его научила та история с пулеметом. Он боялся, что, если все будет спланировано заранее, в самый ответственный момент у него сложатся две точки зрения — а две точки зрения неизбежно ведут к промедлению.

Он слегка задел стул, затаил дыхание, прислушался, пошел дальше, обнаружил прихожую, обнаружил лестницу, двинулся наверх; седьмая ступенька заскрипела под ногой, потом девятая, четырнадцатая. Счет он вел механически. После третьего скрипа он замер на целую минуту — и в эту минуту испытал одиночество, какого не испытывал еще никогда. Даже когда он выходил в дозор на нейтральную территорию, даже когда выходил один, он имел за спиной нравственную поддержку полумиллиарда людей; теперь же он был один на один со все тем же бременем нравственности, и он был преступником. Никогда он еще не испытывал подобного страха — и подобного возбуждения.

Ступени кончились, показалась дверь; он вошел, вслушался в ровное дыхание. Шаги его были экономны, тело чуть покачивалось, когда он тянулся и шарил по письменному столу, запихивая в карманы более или менее многообещающие предметы: через десять секунд он уже сбился со счета. Он ощупал стул — не окажется ли на нем брюк, под руку попало что-то мягкое: дамское нижнее белье. Уголки губ искривила механическая улыбка.

Еще одна комната… снова дыхание, которое оживил единственный всхрап, и от этого сердце его вновь пустилось в странствие по всей груди. Что-то круглое — часы, цепочка, пачка банкнот, булавка, два кольца, — он вспомнил, что на другом столе тоже взял какие-то кольца. Он двинулся к выходу, вздрогнул, когда перед лицом мелькнула тусклая вспышка — прямо перед лицом. Черт! — но то блеснули его собственные наручные часы на вытянутом вперед запястье.

Вниз по лестнице. Две скрипучих ступеньки он перешагнул, но нашлась еще одна. Теперь все в порядке, он почти в безопасности; у подножия лестницы его настигла легкая скука. Он шагнул в сторону столовой, подумал про серебро, снова решил не связываться.

Вернувшись в свою комнату в пансионе, он осмотрел новообретенную собственность:

— Шестьдесят пять долларов купюрами.

— Платиновое кольцо с тремя бриллиантами средней величины стоимостью около семисот долларов. Бриллианты как раз дорожали.

— Дешевое позолоченное колечко с инициалами «О. С.» и выгравированной изнутри датой: 03, — наверное, сделали в школе всему классу. Стоимость — несколько долларов. Продать невозможно.

— Коробочка, обитая красной тканью, с двумя вставными челюстями.

— Серебряные часы.

— Золотая цепочка, гораздо дороже самих часов.