Ночной поезд

22
18
20
22
24
26
28
30

– Австралийка?

– Киви.

– Ох, извини, это бестактность с моей стороны?

– Угу. Было бы бестактностью, если бы я была невероятно педантична и обидчива.

И вот так мы подружились. Мы ходили вместе завтракать, вместе лежали на пляже и болтали, когда приходила охота, обменивались книгами и просто молчали, когда нам не хотелось говорить. Она нашла неправдоподобно маленький набор для игры в скраббл на полке в баре, и мы играем в него снова и снова. И ни в чем друг другу не завидуем.

У меня никогда прежде не было такой подруги, как Рэйчел. Теперь я понимаю, что виной тому моя домашняя жизнь – такая натужная, нервная и убогая, что мне просто не удавалось завести приличную дружбу. Как жаль.

У нее тоже дома не все идеально, хотя Рэйчел об этом не особенно распространяется. Я также не рассказала ей безвкусную историю о своем занудном бойфренде – которая и привела меня сюда, – но еще расскажу.

А сейчас солнце палит все сильнее, мне надо нанести на тело крем и надеть шляпу, а не то обгорю. Рэйчел выходит из своего бунгало и спускается по ступеням, направляясь ко мне. Я могла бы предложить ей уполовинить расходы, поселившись вместе со мной.

6 апреля

Я держу телефон на потрескавшейся маленькой полке, до которой могу дотянуться, только встав на шаткий стул, и хотя я все еще включаю и проверяю его дважды в день, мне, признаться, все меньше и меньше хочется получить известие от Джейка.

Жаль, что я не могу остаться здесь навсегда. Никто не знает, как до меня здесь добраться. Нет ни писем, ни открыток, ни электронных сообщений, и только у Джейка есть мой телефонный номер. Никто из большого мира не имеет ни малейшего понятия, где я нахожусь.

Странно жить в мире, где мои собственные родители, Бернард и Виктория Уилберфорс, зависят от грязных денег, добываемых их преступной любимой дочерью, чтобы они могли блюсти внешний антураж в своем пригороде. Да, они скорее всего не знают, откуда поступают деньги, но им следовало бы спросить. Как могут они позволять мне заниматься этим на другом конце света? Почему они не беспокоятся? Это заставляет меня задаваться вопросом, любят ли они меня.

Я всегда притворялась, что не являюсь их любимицей, хотя ничто не могло быть более очевидным. Оливия говорила, что они любят меня больше, чем ее, в сотни, может быть, в тысячи раз, а я всегда отрицала это, потому что не хотела отвечать: «Да, конечно, это так». Теперь я достаточно далеко. Не имею понятия почему, но папа действительно относился к Оливии с неприязнью. Неудивительно, что она стала такой вредной.

Я никогда не прощу отца за тот день. Он повел меня в свой кабинет, комнату, в которую нам редко разрешалось входить. Там витает застарелый сигаретный запах, потому что папа курит при слегка приоткрытом окне и думает, что таким образом комната вентилируется.

Мы сели за его дурацкий сияющий письменный стол. Я помню, тот был так отполирован, что в нем отражалось мое лицо, хотя я притворялась, что не замечаю этого.

– Лара, – произнес отец. – Послушай. Я хочу сказать тебе кое-что, и нужно, чтобы ты сохранила это в тайне.

Я предположила, что он собирается представить меня какой-нибудь своей подружке. Даже вообразила, что она, должно быть, беременна, раз уж ему приходится рассказывать о ней мне.

Но вместо этого отец сказал:

– Мой бизнес. Виноторговля. Дела идут не так хорошо, как я сумел внушить людям. Я разработал план, и мы можем выкрутиться при определенных условиях, которые я сейчас не буду осуществлять. Но в данный момент бизнес больше, чем мне хотелось бы, клонится… э-э… к банкротству. Вот каково положение дел. Твоя мать думает, что все обстоит иначе, и, конечно, любой человек переживает трудные времена, и это в порядке вещей. Но тут все по-другому.

Я помню, как прижимала кончики пальцев к отполированному столу и наблюдала, как они соприкасаются со своим отражением. Я занималась этим потому, что не могла придумать, как ответить.