В темноте искрятся зажженные папироски… Уши щекочет легкий матерок… Идем на матерок.
— Скажите, граждане, как бы нам в колбасную пройти?..
— Сейчас вы не пройдете…
— А что, разве уж заперто?..
— Да оно не в том то дело, что заперто… А так, что вчерась двух конокрадов поймали…
— Ну, так при чем же тут колбасная?
— А так, что они, значит, в домисправе сидят…
— А в колбасную пройти вам ведь домисправовским двором нужно, так вот в те дни, когда в домисправе кто сидит, через двор никого и не пускают.
Когда мы вернулись к единственному светлому пятну Ленинска — пятну, отбрасываемому фонарями Дома приезжих, в глаза нам бросилась афиша, писанная от руки, видимо, старательным и малограмотным человеком:
Мы отправились на семейство Ивановых с собачками. Семейство сие, как мы увидели, состояло из разбитного добродушного парня лет шестнадцати, ловкого и остроумного, появляющегося на сцене то дрессировщиком собак и белых крыс, то — через пять минут — клоуном, и умеющего занять публику, — и старой матери его, переодетой мальчишкой, в кепке и брюках клеш…
Старческий голос ее звучал застенчиво и жалко и она все время ошибалась и, по привычке, говорила о себе в женском роде, когда подавала сыну реплики… тут же поправляясь и это выходило еще <хуже>.
Публика хлопала каждому номеру, но в то же время раздавались выкрики:
— Мало! Мало! Еще!.. За билет <дву>гривенный плачено.
Ленинск отстоит от железной дороги верст на сто. Сообщение со Сталинградом — только на лошадях…
Во всем городе — ни одной мощеной улицы и даже ни одного мощеного тротуара.
В городе — три рояля. Один в клубе, — другой в школе второй ступени. Впрочем, когда нужно для концерта, берут третий, принадлежащий какому-то частному гражданину, так как первые два поломаны и расстроены, а настройщика в городе нет. Педагогический персонал в ленинских школах работает по принуждению: в порядке партийной дисциплины посылают из Сталинграда учителей и учительниц, членов партии или коммунистов, так как добровольно никто не едет…
— Хороший город — Ленинск!..