Как давно это было, больше двадцати пяти лет назад. В тот год Цыси тайно родила их с Жунлу сына, и Цыань, зайдя в покои к своей сестре, застала ее играющей с младенцем и, конечно, все поняла. О нет, она не подняла крик, не устроила сцену и даже не созвала верховный совет. Она пригласила Цыси к себе во дворец, и они мило беседовали, пили чай, вспоминали былое. Цыань говорила об их дружбе.
Милая, добрая, недалекая Цыань, но и у этой кроткой овечки оказались волчьи зубы. Цыси никогда не забудет казнь Ань Дэхая — бедный толстяк дорого заплатил за свои маленькие слабости. А как сердилась Цыань, когда застала Ли Ляньина целующим руку императрицы Цыси? Ее, Цыси, могли казнить казнью тысячи порезов за неуважение к памяти покойного императора, донеси Цыань о ее проделках верховному совету. К счастью, малодушная Цыань сдержалась, хоть и наговорила Цыси тогда гадостей.
А сколько было между ними мелких недоразумений? Цыань не одобряла фривольный дух представлений, которые устраивали во дворце. А вот Цыси эти пикантные эротические сценки были по душе. Лицемерная ханжа, она осуждала Цыси за ее бурную жизнь. Спрашивается, ей кто мешал иметь такую же? Но все это ерунда; святоша могла преспокойно жить дальше, если бы не завещание Сяньфэна. Вот это было уже слишком! Цыси даже спустя столько лет почувствовала, как ярость сжимает ей горло.
В тот день она навестила Цыань, и покойная за чаем принялась изливать ей душу.
— Сестра, мы обе стареем. Пройдет немного времени, и одна из нас, быть может, скоро снова соединится с нашим повелителем Сяньфэном. Мы прожили вместе двадцать лет, и за это время между нами не было ни единой серьезной размолвки. Покойный император оставил мне завещание, которое теперь не имеет никакого значения. Боюсь, что, если его обнаружат после моей смерти, люди могут подумать, что наши отношения лишь внешне были дружескими, а в душе я затаила злобу против тебя. Это было бы достойно сожаления и нарушило бы волю покойного императора.
С этими словами Цыань вынула из длинного рукава завещание императора Сяньфэна и передала его Цыси. Завещание гласило: «Наложница Западного дворца, будучи матерью нового императора, заслуживает того, чтобы ее возвели в ранг вдовствующей императрицы. Но она слишком лжива и способна на любое преступление. Не позволяйте ей вмешиваться в государственные дела, решайте все сами. Если ее поведение будет добропорядочным, относитесь к ней с почтением. Если же ее неблаговидные дела примут скандальный характер, ты должна собрать министров и показать им это завещание, которое дает тебе право заставить ее совершить самоубийство».
Все эти годы мерзавка держала в рукаве ее смертный приговор. Цыси стоило большого труда не выдать того, что она чувствовала. А глупышка Цыань принялась ее успокаивать:
— Не волнуйся, сестра. Я бы не показала это завещание, если бы питала к тебе вражду. Напротив, я делаю это, чтобы ты убедилась в моих дружеских чувствах.
Сказав это, Цыань взяла завещание из рук Цыси, поднесла к свече и сожгла его.
Разумеется, Цыси не могла ее не отблагодарить. Утром она послала Цыань ее любимые рисовые лепешки. Когда вдовствующая императрица положила их в рот, они слегка горчили.
На следующий день Запретный город погрузился в траур: вдовствующая императрица Цыань скончалась. Цыси высказала по этому поводу сухое сожаление, но облачаться в траур не стала. Никто и пикнуть не посмел.
Цыси удовлетворенно вздохнула, и на ее все еще красивом лице заиграла блаженная улыбка. Цыси хворала. Уже несколько дней она лежала в постели и сладко дремала под музыку, доносящуюся из соседнего зала. Императрица всегда была неравнодушна к искусству.
Да, всю жизнь она обожала искусство и драгоценности. За годы царствования у нее собралась неплохая коллекция: две большие комнаты от пола до потолка уставлены лаковыми коробочками с украшениями.
Иногда, желая развлечься, Цыси приглашала жен иностранных посланников и показывала им свои драгоценности. Весело было наблюдать за их потрясенными лицами, когда она доставала то одну, то другую коробочку или предлагала им самим выбрать, на что взглянуть. Может быть, на этот пион из коралла и нефрита — его лепестки дрожат так, словно это живые цветы. Цыси прикрепляла пион к наколке на голове. Или на великолепную коралловую бабочку? Золотые браслеты и кольца, отделанные жемчугом и нефритом, ожерелья из жемчуга. Таких изумительных вещей эти грубые европейки не видели в лавках своих ювелиров и даже во дворцах своих императоров.
Одна из дам, побывавших у нее, даже опубликовала воспоминания, и Цыси с любопытством их прочла.
Да, Цыси любила наряды и драгоценности. Она положила руку на подбитый мехом зимний атласный халат. Нежная ткань скользила под рукой. Бирюзовый, расшитый белыми аистами, он прекрасно оттенял ее глаза и кожу. Пожалуй, стоит подняться и ненадолго выйти на воздух. На халат она набросит жемчужную сетку. Цыси приложила руку к волосам и проверила, не сбились ли два жемчужных аиста в прическе. Все было безупречно. Ах, если бы не болезни, насколько приятнее была бы жизнь. Цыань было сорок пять, когда она упокоилась в императорской гробнице, а ей, Старой Будде, уже семьдесят, и она все еще живет.
Да, многое случилось за эти годы. Были и заговоры, и волнения, и трения с западными державами, война с Японией, возращение и потеря территорий, были победы и поражения, восстание ихэтуаней, бегство из Пекина и возвращение в него. Все проходит, устраивается, затухают страсти, затягиваются раны. Остается только память.
А у милого ее племянника Гуансюя, о чем бы он там ни мечтал в своем заточении, ничего не выйдет, Цыси не позволит ему пережить себя. Она уже успела назначить Гуансюю преемника — маленького Пу Цзяйня, сына своего племянника, князя императорской крови Дуаня. Предателю Гуаньсюю остается тихо умереть в своей облезлой лачуге от голода и холода. Дворец Иньтай! Жалкие развалины, обставленные рухлядью, едва отапливаемые, с отваливающейся штукатуркой. Вот как поступает с предателями вдовствующая императрица Цыси.
Самодовольная улыбка искривила ее губы и превратила лицо в страшную маску. Но уже в следующую минуту оно снова стало прекрасным и бесстрастным. Цыси подняла руку и коснулась нефритовой орхидеи. Она по-прежнему считала медальон частью себя. Ее длинные ногти в наконечниках-футлярах, острые, как клюв цапли, слегка задевали вышивку халата.
Запах жасмина наполнял комнату, тени деревьев ложились на бумагу, затягивающую окна. Императрица задремала, не выпуская из пальцев медальон.
ebooksa