Отец стоял рядом, немного оробевший. Он чуть ли не в рот мне заглядывал.
А мать мальчишки — вот где паникер! — завывала где-то за дверями, как неуспокоенный дух.
Я решительным жестом откинула одеяло, задрала белую рубаху на мальчишке чуть не до подмышек.
— Что там, доктор?! — выкрикнул мясник. Не выдержал нервного напряжения. Кажется, стенающая жена вынула из него всю душу.
— Хм, хм, — ворчала я, рассматривая шов. — Да тут все… просто отлично!
Просто гора с плеч, честное слово!
Я горячо поблагодарила нерадивого доктора, чьи запасы спирта мы израсходовали ради этой операции.
Рана была свежа, выглядела некрасиво, с чешуйками засохшей-то крови.
Но она была суха и чиста.
Лишь один шов немного воспалился. Тот самый, последний. Там было мокровато. И именно там шов нуждался в тщательной обработке.
Но и только.
— Отлично! — с облегчением прошептал несчастный отец и нервно сглотнул.
— Отлично? — спросил испуганный мальчишка, глядя на свой бледный живот.
— Более чем. Дай-ка я тебя обмою и перевяжу заново.
Я недрогнувшей рукой налила на живот мальчишке перекись.
Бинтами аккуратно смыла всю кровь. Прочистила воспаленный шов и еще раз придирчиво осмотрела.
Заживало, как будто бы, очень хорошо.
— Больно? — деловито осведомилась я, осторожно ощупывая его живот.
Мальчишка, напуганный, бледный и страдающий, чуть кивнул.
— Сильно? Остро? Как будто режут?