— Надо ж, какая ты, оказывается, хорошая хозяйка! Не разглядел сразу, признаю. Чистота тут какая, и уют! А пахнет как вкусно! Держу пари, ты не готовила таких блюд… раньше. О свиных ребрышках в чесночной подливке в городе легенды ходят. Только и говорят, как это вкусно!
И он гулко сглотнул слюну.
По всему было видно, что он голоден, что продрог и устал. Но что-то в моем сердце не было ни капли жалости.
— Стол для нуждающихся там, — я кивнула на темноватый, но теплый угол в глубине зала, рядом с теплой стеной, к которой примыкала печь. — Тебе там дадут похлебку и кусок хлеба, там можно обсушиться и обогреться, если хочешь.
С некоторых пор я подкармливала бедняков, из числа тех, кто не мог оплатить ужин. Картошка, которую начистила Ханна с утра, и которая не пошла в дело, которой оказалось слишком много, не могла бесконечно долго лежать в воде.
Вечером она отваривалась и подавалась беднякам вместе с чашкой бульона. Не бог весть что, но им и это было в радость…
А за этот нехитрый ужин, чтоб и впредь иметь возможность его получить, я просила у них какой-нибудь посильной помощи. Принести хвороста, скажем, или же постирать испачканные скатерти, постельное белье.
С притоком посетителей в таверну и работы стало намного больше. Мы втроем уже не справлялись, и я уже подумывала о том, что пора б нанять и поварят, и слуг. Вот и высматривала кого пошустрее и неленивого среди тех, кто нуждается в работе.
Мое замечание насчет стола для нищих, конечно, было более чем грубым и оскорбительным для Грегори. В любой другой день он сорвался бы на визг, побагровел бы от злобы и заорал, брызгая слюной.
Но не сегодня.
Сегодня он был смирный, ну, что кастрированный жеребчик, и что-то мне подсказывало, что он проглотит и не такое оскорбление.
Я-то выплыла, выкрутилась. А вот от него многие отвернулись, и невеста отказалась. Спесь с него сбили, и он, серый, потухший, потасканный и смирный, теперь и слова поперек мне вякнуть не посмел.
— Ты, Мари, молодец. Правда — молодец. Я просто восхищаюсь тобой, — проговори он, вытягиваясь в струнку и тяня шею, как голодный гусь. По-моему, он даже задницу напрягал, изо всех сил стараясь выглядеть искренним и по-настоящему восхищенным.
Похвальное рвение!
— Неужели? — холодно произнесла я. В его уважительные слова почему-то не верилось ни на грош.
Это еще больше ободрило Грегори. Видно, он думал, что я и говорить-то с ним не стану. Да, если честно, и не стоило б. Но так хотелось подольше посмотреть, как он будет пресмыкаться.
В его глазах, голодных и каких-то удивительно испуганных, изумленных, зажглась надежда.
Нет, серьезно? Он что, подумал, что похвалит меня, скажет пару приятных, льстивых фраз, и я растаю и прощу его?
И более того — приму обратно?
Он ведь на это рассчитывал, не так ли?