Потому прекращаем наши сладкие прикосновения. Я встаю, одеваю свою высохшую за ночь одежду. Машу Кате рукой на прощание и покидаю её номер. Спешу в свой, и там, конечно же, никого нет. Лидка, эта наглая морда, до сих пор не соизволила вернуться. Но теперь уже почти полдень, так что имею полное право ей позвонить. Набираю номер и слушаю гудки. Ага! Значит, включила телефон, а то вчера, как ушла, так и «абонент не доступен».
– При… привет… – сквозь всхлипывания, слышу голос Лидки. Меня как ледяной водой окатило.
– Что случилось?! – Кричу в трубку. – Тебя изнасиловали?! Избили?! Что с тобой?! Ты где?!
– Иду домой, – продолжает сдерживать рыдания Лидка, и по её запыхавшемуся голосу и шуму проезжающих мимо машин становится понятно: она шагает где-то по улицам Новомихайловского. Причем спешит, чтобы поскорее добраться до нашего отеля.
– Где ты идешь? Я встречу, – спрашиваю её.
– Возле мостика… помнишь, того, который качается, – говорит Лидка.
– Жди на этой стороне! – Бросаю в трубку. Спешно переодеваюсь и, схватив сумочку и бросив в неё смартфон, спешу к условленному месту. Дойти туда просто: как выйдешь, направо и до тупика, потом налево и снова направо, вдоль речки, а там уже и мостик виден. Я спешу, почти бегу по пустынной улице. Ярко светит летнее солнце, стоит жара, и потому людей очень мало вокруг. Все или на экскурсии отправились по окрестным горам, или сидят на пляже, поскольку погода нынче, как говорится, так и шепчет.
Лидку я нахожу неподалеку от моста. Она сидит на большом камне, даже ничего не подложив, закрыла глаза руками и плачет. Спешу скорее её обнять, прижимаю к себе:
– Ну, говори! Что с тобой случилось?!
– Он… меня… броси-и-и-ил!
– Кто? Куда?
– Али-и-и-ик! – Продолжает реветь Лидка в три ручья.
– Он сделал тебе больно? Изнасиловал? Да? – Продолжаю сыпать вопросами, осматривая Лидку. Ни синяков, ни кровоподтеков, ни царапин – ничего нет. Одежда хоть и помятая, но не порванная, не грязная.
– Да прекрати ты реветь, скажи толком! – Не выдерживаю.
Лидка достает из сумочки влажную салфетку, кое-как стирает с лица остатки макияжа, а также всю мокрядь, которую успела развести, пока я неслась сюда. Затем смотрит на меня опухшими глазами и говорит, старательно пытаясь снова не удариться в рёв:
– Мы вчера с ним так хорошо время провели. Катались, потом поехали ночью купаться. Любовью занимались на пляже. Так красиво: вода теплая, звезды. Затем он повез меня в ночной клуб, мы там танцевали. Потом сказал, чтобы поехали к нему в номер. Ну, я согласилась. Он всю дорогу же говорил, какая я красивая, как ему нравлюсь. В номере мы… ну ты понимаешь. А утром я только глаза открыла, он мне: «Вали отсюда, давалка тупая». Я глазами хлопаю, ничего понять не могу: как же так? Вчера в любви признавался, а теперь такое. «Ты чего, – говорит, – не всосала? Я тебя поимел, мне больше ничего не надо. Пошла на хер». И выгнал. Ну, я и пошла… Он тут живет, недалеко, за речкой, прямо напротив пляжа.
– Вот ведь какой моральный урод, – говорю сочувственно и обнимаю Лидку. Да, попала ты, глупое создание. Хотя не мне её судить, конечно, учитывая печальный опыт моего общения с парнем по имени Максим. А теперь что? Хорошо, всё закончилось благополучно. Да, теперь у Лидки душевная рана. Только хорошо, этот Алик её своим друзьям не предложил – позабавиться. Иначе сидела бы я сейчас возле больничной койки, а подруга страдала от физической боли. Ну, а сердечная… что ж, время лечит.
Пока я обнимала Лидку, та, коровушка моя доверчивая, орошала моё плечо горькими слезами, дав себе волю. Ревела она, кажется, добрых полчаса, никак не могла остановиться. Я же только гладила её по голове и широкой спине, словно мама, успокаивающая ребёнка. Да мне теперь и казалось, что Лидка – доверчивая беспутная дочка, которая умудрилась подарить свой цветок санаторно-курортному кобелю по имени Алик.
– Ну, ничего, ничего, – утешала я подругу, как могла. – Всё у тебя наладится.
– Он… меня… невинности лишил, – сквозь слезы проговорила Лидка. – Козё-о-о-о-л, – и снова в плач.