Это останется с нами

– Ром безалкогольный! – уточняет Тео.

Жанна берет чайную ложку.

– Надеюсь, в моей он с градусами!

74

Жанна

Бо́льшую часть жизни Жанна сдерживала слезы. Она не только прятала их от окружающих, но и глотала, оставаясь одна. Так ее воспитали, и она подчинялась правилам поведения. На похоронах Пьера Жанна постаралась сохранить достоинство, спрашивая себя, почему это самое достоинство не сочетается со слезами. Разве душевная боль вульгарна, а слезы постыдны?

Ее всепоглощающая печаль прорвала плотину. В первый раз она испугалась, что не сумеет остановиться. Все ее тело – глаза, рот, горло, диафрагма, желудок, руки – откликнулось на взрыв чувств. Неожиданное открытие заставило ее давать волю эмоциям, как только появится желание. Теперь Жанна плакала утром, в полдень и вечером, следуя «самоназначенной» дозировке. Ее большие глаза выплескивали со слезами тоску по Пьеру, Луизе, родителям и бесплодному чреву.

Слезы утешали. Хотела бы она узнать об этом пораньше. Непонятно, почему акт освобождения принято считать постыдным. Когда Ирис расплакалась, сказав, что ее малыш не познакомится со своим дедом, она не попыталась утешить молодую женщину, но обняла и дала излить свою боль.

Жанна очень полюбила «малышку», они были невероятно похожи: Ирис так же защищалась от окружающего мира и слишком уважала условности. Жанне нравилось проводить с Ирис утренние часы за шитьем и разговорами обо всем, ни о чем и – между строк – о них самих. Вот такая новая привычка появилась у вдовы Пьера.

– О господи! – воскликнула Жанна, подняв глаза от конверта-кокона[57], над которым трудилась. – Я ужасно опаздываю.

Она схватила сумку и пальто, обулась, выбежала из квартиры, всю дорогу думала о том, как недопустимо легкомысленно повела себя, забыв о свидании с Пьером, а оказавшись на кладбище, рассыпалась в извинениях.

– Я заработалась. Делала английскую вышивку и не заметила, как прошло время. Со мной такое впервые, до сих пор опомниться не могу!

Жанна привела в порядок памятник, стерев следы вчерашнего дождя, а когда пошла к крану за водой для цветов, кое-что заметила, от неожиданности выронила вазу, прикрыла рот ладонью и шагнула к соседней могиле. Там всегда было много цветов – Симона меняла букеты и составляла новые композиции, как только увядал хоть один цветок, но до таких излишеств никогда не доходила. Могильная плита утопала в венках и огромных букетах, кроме того, появились новые таблички. Жанна подошла еще ближе, чтобы проверить, не обманывает ли ее предчувствие, и убедилась, что Симона Миньо отныне проводит все время рядом с мужем.

Жанна почти не знала эту женщину, но у них было много общего, и она вдруг так опечалилась, что забыла и о вазе, и об условностях.

– Симона умерла, – запыхавшись, произнесла она, вернувшись к Пьеру. – Я было решила, что она справилась с горем и возвращается к жизни, но ошиблась. Симона умерла, так и не пожив по-человечески. Не могу не думать о том, что она сказала мне перед Новым годом: «Жизнь осталась по ту сторону ворот этого кладбища». Случайностей не бывает, родной. Я сегодня забыла о нашей встрече, потому что отвлеклась на жизнь. Я знаю, как бы ты отреагировал, узнав, что я хожу сюда каждый день.

Жанна помолчала, глядя на пустую скамейку у соседней могилы, потом протяжно вздохнула и сказала:

– Ассоциация, с которой я сотрудничаю, предложила мне вести занятия кройки и шитья для женщин, попавших в сложную ситуацию. Я сначала сказала нет – пришлось бы отказаться от двух свиданий с тобой в неделю, – но передумала. Мне и в голову не придет совершенно изменить распорядок дней, и я буду часто тебе надоедать, но нам не обязательно встречаться тут. Ты со мной – каждую секунду, каждый вдох.

Жанна погладила фотографию любимого мужа.

– Пойдем, дорогой, я забираю тебя… на волю. За ворота.

75