Я помолчала, пытаясь понять, как лучше ответить. Говорить, что я действительно думала, судя по всему, не стоило. Я думала, что ей явно нужна помощь и что проблемы как раз у нее, а не у меня.
– Это тебе приходится сложно, – сказала я самым беззаботным голосом, чтобы она знала, что я ее не осуждаю.
Сьюзан отступила на шаг назад из-под зонта. Я остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на нее.
– Ты ничуть не лучше их, – яростно проговорила она. – Это ужасное слово. Сложно. Ненавижу его. Что оно вообще значит?
Черт.
– Оно значит, что тебе приходится нелегко. Это не плохое слово.
– Конечно, плохое! Посмотри на нас!
Она обвела нас жестом. Я беспомощно стояла под зонтом, а она уже вымокла. Потом Сьюзан показала куда-то в ночное небо.
– Ты хочешь исправить меня, как и все остальные. Хочешь, чтобы мне стало лучше, чтобы ты смогла гордиться собой.
Я хотела было возразить, но передумала.
– Конечно, я хочу, чтобы тебе стало лучше. Но я не пытаюсь тебя «исправить», и мне не нужно собой гордиться.
Она посмотрела на меня с сомнением.
– Иди обратно под зонт, бешеная, – сказала я нарочито энергично. – Можешь орать на меня, но необязательно делать это под дождем.
Она против воли улыбнулась.
– Я на тебя не орала.
– Совсем чуточку.
Она, однако, осталась на месте. Я театрально простонала, сама пошла ей навстречу и вытянула зонт так, чтобы он закрывал нас обеих.
Мы снова пошли, на сей раз в тишине. Вскоре она сказала, и голос ее звучал по-прежнему несколько расстроенно:
– Вот обязательно тебе было упражняться в бунтарстве, когда идет дождь?
– Когда я вышла из дома, дождь еще не начался. И я не посмотрела прогноз, вылезая из окна. Уж извини.