– Ошибка новичка, – ответила она.
– Что ж, я собой не горжусь.
Она рассмеялась.
– Ладно, ладно, прости, что сказала это. Мне просто часто такое говорят.
– А разве это плохо, что люди хотят тебе помочь?
– Нет, но мне начинает казаться, что со мной по-другому и не пытаются говорить. Словно все остальное не имеет никакого значения: я для них лишь бедная детка, которую бил папа. И вместо того, чтобы спросить, как я себя чувствую, они начинают сами мне об этом сообщать. «Наверно, тебе совсем плохо». «Наверно, ты винишь себя». «Наверно, ужасно быть на твоем месте». И потом они говорят, что мне нужно к психологу! А что сделает психолог? За деньги расскажет мне снова, как ужасна моя жизнь и как мне, должно быть, плохо?
Я не сразу поняла, что она закончила говорить: я пыталась вспомнить, о чем мы разговаривали в последние несколько месяцев. Может, я тоже говорила что-то подобное?
– Да, – сказала она.
– Что да?
– Ты тоже так себя ведешь.
– Ты что, услышала мои мысли?
– Нет, я прочла на твоем лице.
– А.
Что мне теперь сказать? «Ну извини»? Я по-прежнему думала, что переживать за кого-то – это совсем не плохо. А она чего ожидала? Что ей не будут сочувствовать?
– А знаешь, кто этого не делает? – Она заговорила спокойнее. – Рози.
Я почувствовала приступ обиды. Рози? Рози называла ее жалкой и шутила о том, что Сьюзан изображает из себя жертву.
– Она однажды сказала, что мне нужно просто забыть и жить дальше.
– Но это же ужасные слова, – сказала я, злясь на собственное бессилие.
– По крайней мере, это было честно. И правдиво. Эй, тут надо повернуть направо.
Она перехватила у меня зонтик и показывала в противоположную сторону – совсем не туда, куда я пошла. К железнодорожным путям.