– Да ладно шутить. Шила в мешке не утаишь, собачатины от меня не скроешь – я б давно запах почувствовала, будь твоя собака хоть невидимой. Я про что думаю: ежели тебе дорого у меня, то я скину со следующего году, то есть с осени, кады вернесся. Только ты, дочка, – Михална понизила голос до полушепота, как делают заговорщики, – мне из Китая шубу привези. И чтоб не собачью, а то я местным на рынке не доверяю. – Михална хитро прищурилась. – Лисью. Ладно-ть? Я тебе уж и денег принесла. Там же дешевше стоит, говорят.
Старуха полезла в бездонный карман байкового халата под опрятным сегодня белым холщовым фартуком, а Саша, чтобы не спугнуть удачу, скосила глаза на щенка. Голову повернуть не смела. Лежит Лаки, не прячется, не спит, то на бабку, то на нее смотрит, напряглась вся.
– Вот на-ка, дочка…
Михална достала вместе с тощенькой пачкой денег еще и очки, и листок бумаги, согнутый пополам. Даже ручку не забыла. Подошла и села рядом на диван. Щенка, как одеяло, рукой в сторону отодвинула. Лаки даже не пискнула. Саша видела, как клочки рыжей шерсти остались на рукаве и халате хозяйки.
– А ты что, спала, а я тебя разбудила? Прости, дочка. Ну вот, держи. Расписка и четыреста американских долларов.
Бред какой-то, снова день превращался в бред.
– Я не еду, бабушка Михална. – Саша не хотела бреда. Надо уметь говорить «нет». – У меня нет денег на дорогу, и потому я не еду.
И вот дальше произошло еще одно чудо, неожиданнее даже предложения Ши Тяна!
– Хм, – поджала губы старуха, – хм. Ладно, ты тогда мне полушубок привези, а то, что останется, – возьми себе на дорогу. Но чтобы все чеки были, ладно-ть, дочка?
Бред чуть не захлестнул Сашу снова. Лай, визги и вой собак на улице – чем не подходящий дорожный марш реальности на пути в тартарары?! Но последующие слова Михалны не дали миру Кислицкой рухнуть окончательно. Практичная старуха еще и добавила:
– Я потом потихоньку за квартиру с тебя вычту-то. Сочтемся. Да и телефоны твои институтские у меня есть.
Мир все-таки еще не уходил из-под ног! Он держался на жадных старушках. Точнее, они его держали, чтобы не сбежал.
– Бери, не сумлевайся, Сашенька. Да, тут еще давеча, сегодни то есть, перевод тебе прислали. Родители, видать. Я за тебя расписалася. Таперича и их адрес знаю.
На еще не замусоленном в сморщенных руках бланке значилась сумма в треть необходимой. В графе «Письменное сообщение» – Саша готова была поспорить – стояло «На поездку». Мама есть мама, она всегда верила, что ее дочка – самая лучшая. Нельзя подводить тех, кто в тебя верит, даже если они ошибаются. Только что же они не звонят, не пишут? Царапнула мысль, что случилось что-то. Но тогда бы уже кто-то да связался с ней. Просто нужно успокоиться и в выходные съездить домой, в Некрасовку.
И Саша Кислицкая взяла и перевод, и бабкины деньги на полушубок. Как Михална вышла, девушка не заметила. Наверное, довольно покряхтывая. Или даже важно вышагивая, представляя себя в обновке.
Вмятина на диване еще не остыла, а Лаки встала уже на лапки, прижалась к Саше облезлой мордочкой, по-ребячьи заглядывая в глаза.
– Нет, ты либо не собака, либо Михална мне врала про аллергию или ослепла, – потрепала щенка за ухом Кислицкая.
Собачка поставила лапки ей на колени и еще раз заглянула в глаза, обдавая жарким животным духом и поскуливая.
– Нет, дурында, я не понимаю, что ты хочешь мне сказать, но у меня уже есть две трети суммы, собачатинка моя милая! – улыбнулась Саша.
В отличие от нее, Лаки эта новость не вдохновляла.