Свет, ставший ядом
– Ребекка иногда несет бред. Не обращай внимания.
Начала греметь посуда.
– Ты должен туда пойти. Кажется, она не шутила, что это все серьезно.
– Не хочу говорить об этом.
Он поставил тарелки с едой на стол, сел рядом со мной и начал есть, иногда пытаясь покормить меня. Только я упрямилась и отказывалась.
– До того, как нас разлучили, мы приняли решение не вдаваться в подробности и наслаждаться отношениями. Но после того, что мы пережили, ты не думаешь, что стоит начать чуть больше открываться друг другу? Ты ведь и сам был за то, чтобы начать серьезные отношения. Прошлой ночью, помнишь?
– Невозможно начать серьезные отношения без того, чтобы обсудить мероприятие темного мира? Где тебя выставляют на всеобщее облизывание?
– Потому ты не хочешь туда идти?
– Я терпеть не могу лишнее внимание. И рассказывать о себе тоже.
– Помню, мы с тобой уже обсуждали это. Но я все равно хочу узнать о тебе все. Хотя бы постепенно.
Я нащупала его руку, крепко ее сжала, попыталась оказать тактильную поддержку. Любопытство всегда было частью меня, и он даже не представлял, какие усилия я прикладывала, чтобы прямо сейчас не начать скандальный допрос.
В голове пронеслось язвительное замечание темной меня. Голоса стали возвращаться.
– Объясни, почему ты так сильно не хочешь рассказывать о себе? Когда люди делятся болью, им обычно становится легче.
Брайен через силу отложил ложку и облокотился на стул, но руку мою не выпустил. Я развернулась к нему лицом, чтобы в любой момент крепко обнять, если ему станет особенно сложно погружаться в воспоминания.
– Как-то раз я влез в твою голову. Телепатией обладают только избранные темные, так как они проходят самые жестокие методы воспитания. Например, пытку молчанием.
Я ковырялся в своей тарелке, она выглядела, как миска для собак, бил ложкой по металлическому дну. Каша больше походила на похлебку из отходов, но права выбора у меня не было. Даже места за столом не было. Сидел на полу в углу, вдали от детей, которые ели кашу явно лучше моей. Нет, они тоже проходили ряд воспитательных процедур, но обращались с ними мягче, потому что они не были такими отбросами, как я. Да, я чувствовал себя брошенным животным. Постоянно слушая унижения, получая побои, проходя через пытки, начинаешь полностью терять человечность.
Кроме того, те дети могли общаться друг с другом, в то время как я должен был молчать. Постоянно молчать. Никто никогда не станет меня слушать, никому не интересны мои переживания или мои выдуманные радости о свободной взрослой жизни. Им нельзя приближаться ко мне и реагировать на мои просьбы. Черт, я пытался много раз заговорить, поделиться чем-то, послушать их, но они постоянно убегали. Их запугали, я это знал, но все равно злился.
Долгое время я им завидовал, пока не потерял интерес к лучшей жизни и не перестал подглядывать за ними.
В своем гордом одиночестве я был не один: по другим углам так же сидели дети, воспитывающиеся по одной системе со мной, но лично я знал только одну девочку – Ребекку. Пару раз мне попадало за то, что я отдавал ей свою еду. В этот раз она опять голодала. Как и я, она вся усыпана синяками, кожа обтягивала кости, руки грязные и в мозолях. Она больше не дрожала от холода в своем тонком коротком платье с оторванным рукавом, не хваталась за живот из-за сильного голода, из-за жажды не глотала постоянно собственные слюни. Полное смирение с положением. А раньше она плакала, за что ее наказывали, пыталась попросить помощи, за что ее били по губам.