Мы доходим до дома, но синхронно сворачиваем на тропинку, петляющую между розовых кустов. Пик их цветения уже позади, но аромат увядающей розы даже слаще, чем свежей.
- Говори, - требую я, понимая, что в беседке мне не все сказали.
- Крысеныш клянется, что не знал о той подставе с камерами.
- Врет. Я видела ту запись, он смотрел в объектив.
Смотрел в объектив, пока трахал меня.
- Вернее, не так, он утверждает, что не знал, для чего именно это записывается.
Меня даже на смех пробивает. До жути интересно послушать версию тех событий от Марка. Решил записать видео на память, чтобы было, что посмотреть в старости вместе с внуками?
Митричу, видимо, тоже смешно. Сунув руки в карманы широких штанов, покрякивая, смеется.
- Говорит, мол, любил тебя без памяти, боялся, что Олег тебя за него не отдаст, вот ему отец и подкинул идею то видео записать, чтобы дядя твой потом не отвертелся.
- Хочешь сказать, с помощью того компромата он жениться на мне хотел?
Митрич останавливается недалеко от собачьих вольеров. Ближе не подходит, потому что у него с доберманами взаимная неприязнь. Он их побаивается, а сам для них пустое место. Собаки его воспринимают, как еще одно домашнее животное или предмет интерьера. Бесполезную вещь, не стоящую их царского внимания.
Качнувшись на пятках, он разворачивается в обратную сторону.
- Так он и сказал.
- Ты сам-то ему веришь?
- Я? Нет, не верю.
- А я тем более.
Холодает, и я запахиваю шаль плотнее.
- Что еще разузнал? – спрашиваю, уверенная, что крестный уже досье на Кляйса собрал.
Митрич довольно хмыкает. Значит, я угадала.
- Он в Сочи все эти годы жил. У родственников по матери. Сюда бежал из-за карточных долгов.