– Ой! – воскликнула она пару минут спустя, стоя перед маленьким шкафчиком в комнате Уильяма. – Какая прелесть!
– Тебе нравится? Я так и подумал! – торжествовал Уильям, и страх в его глазах сменился радостью. – Понимаешь, я думал о тебе, когда покупал их, все до единого. Я думал, что они тебе понравятся. Но у меня их, конечно, немного. Это последнее приобретение. – Он осторожно поднял с черного бархата серебряное ожерелье, составленное из маленьких плоских дисков, скрепленных цепочками и через равные интервалы украшенных странными сине-зелеными камнями.
Билли была очарована.
– Какая красота! Видимо, это и есть «оловянные цепи» Бертрама? Оловянные! – фыркнула она. – Дядя Уильям, где вы их нашли?
Дядя Уильям радостно и торопливо рассказывал, упиваясь восторгом Билли. Помимо ожерелья, здесь были причудливо украшенное кольцо и брошь с кошачьим глазом, и к каждому из украшений прилагалась история, которую Уильям с удовольствием излагал. Были у него другие сокровища: пряжки, кольца, брошки, ожерелья из потемневшего золота и такого же потемневшего серебра, все до единого странного вида и удивительной работы, утыканные тут и там красными, зелеными, желтыми, синими и самых диких цветов камнями. Он с ученым видом произносил новые слова, которые узнал, охотясь за новыми сокровищами: хризопраз, сердолик, огненный опал, оникс, халцедон, сардоникс, лазурит, турмалин, хризолит, гиацинт, карбункул.
– Они чудесны, просто чудесны, – выдохнула Билли, когда последняя цепочка перешла из ее руки в руку Уильяма. – Это лучшее, что вы когда-либо коллекционировали!
– Мне тоже так кажется, – радостно согласился он. – Они все разные!
– Они очень разные, – сказала Билли. Но она смотрела не на украшения. Взгляд ее был прикован к маленькой черепаховой шпильке и обтянутой коричневым шелком пуговице, которые прятались за чайником лоустофтского фарфора.
По пути вниз Уильям на мгновение остановился перед старой комнатой Билли.
– Я бы очень хотел, чтобы ты жила здесь, – тоскливо сказал он, – твои комнаты тебя ждут.
– Разве вы их не используете? Такие милые комнаты, – быстро спросила Билли.
Уильям махнул рукой.
– Нам они не нужны. К тому же, они принадлежат тебе и тете Ханне. Там навсегда остался отпечаток тебя, моя милая. Мы не можем ими пользоваться.
– Но вы должны! Не надо ничего придумывать, – возразила Билли, торопливо открывая окно, чтобы скрыть охватившую ее нервозность. – А вот и мое пианино, и оно открыто, – весело закончила она, плюхаясь на табурет и немедленно начиная наигрывать великолепную мазурку.
Билли, как и Сирил, умела передавать музыкой свое настроение. Звенящие ноты и сокрушительные аккорды рассказывали об охватившем ее волнении, и волнении вовсе не радостном. Уильям смотрел на ее порхающие пальцы с гордостью, очень неохотно откликнулся на зов Пита и спустился, чтобы разрешить сложный вопрос о сервировке стола.
Билли, оставшись одна, продолжила играть, но уже по-другому. Звенящие ноты замедлились и превратились в странную мелодию, которая взлетала и падала, а потом терялась в изощренной гармонии. Билли импровизировала, и в ее музыку вкралось что-то из былых времен, когда она, одинокая сирота, появилась здесь в поисках дома. Она все играла и играла, а потом, резко оборвав мелодию, встала. Она думала о Кейт. Если бы Кейт не взяла дело в свои руки, могла бы эта маленькая комната до сих пор быть ее домом?
Билли так внезапно распахнула дверь, что человек, стоявший снаружи, не успел спрятаться. Впрочем, Билли не увидела его лица, только ноги в серых брюках, исчезающие за поворотом лестницы. Она не думала об этом, пока не позвали к обеду и Сирил не спустился вниз. Сегодня только на нем были брюки такого оттенка серого.
Обед имел большой успех. Даже шоколадные ириски в маленьких розетках удались, и нельзя было сказать, кто больше старался угодить гостям – Пит или Дон Линг.
После обеда вся семья собралась в гостиной и принялась болтать. Бертрам демонстрировал свои новые картины, а Билли играла и пела веселые, легкие мелодии, которые любили тетя Ханна и дядя Уильям. Нравились ли они Сирилу или нет, он никак этого не показывал. Но Билли больше не играла для Сирила. Она сказала самой себе, что ей нет до него дела. И все же она пыталась понять, стоял ли на лестнице именно Сирил, и если да, то что он там делал?
Глава XXVI