Обратно в комнату маг вернулся спустя четверть часа почти трезвый и до ужаса смущенный.
Народ уже разбрелся по постелям в ожидании последнего оповестительного удара, а Эдгард все извинялся.
– Угомонись, маг! – возмущались звери, затыкая уши и намеренно разговаривая громче, чем обычно, чтобы заглушить тихие сожаления.
Но лиэра словно прорвало, он перебрал все возможные словесные обороты, уничижающие его самого и его поступки, продемонстрировал несколько вариантов поклонов, а в завершении проявил небывалую щедрость, о которой, я уверена, утром, проспавшись, сильно пожалеет – пообещал накормить всех пострадавших королевским обедом.
Соседи по комнате с каждой новой выходкой мага все больше зверели. Их не примирило с нетрезвым сокурсником даже заманчивое обещание халявной еды. Терпение лопнуло. С дикими криками они набросились на Эдгарда, лупя подушками и попутно сметая все вокруг. В сторону полетела ширма, открывая мне вид на побоище, опрокинулась тумбочка, рассыпались учебники.
Сидящий в постели растерянный Эдгард с круглыми глазами взирал на происходящее и безропотно сносил подушечные удары.
Звери, выпустив пар, вернули на место ширму, тумбочку и учебники. Последнее, что я смогла увидеть, пока бумажная перегородка не закрыла мне обзор, это маг, укладывающийся на бок и укрывающийся одеялом. Надо же какой эффективный способ уложить аристократа спать! Лучше колыбельной помогает. Нужно взять себе на заметку.
Сама я после плотного ужина пирожками и треволнений дня заснула моментально, стоило только коснуться головой подушки. Сколько я проспала и в какой момент сладкие сны перешли в сменяющие друг друга кошмары, не знаю. Помню лишь нестерпимую жажду, горло печет, словно в него насыпали песка, причем раскаленного. Зуд во всем теле такой, что хочется снять с себя кожу живьем. Но пошевелить даже пальцем невозможно, все тело выкручивает.
Облегчение наступило не сразу. Наверное, поэтому даже малейшее его приближение я почувствовала каждой клеточкой своего тела, радостно отозвавшегося на спасение.
В потрескавшиеся губы уткнулось что-то твердое и гладкое. По лицу побежали прохладные ручейки влаги.
– Выпей, глупенький мальчик, тебе сразу станет легче, – уговаривал меня незнакомый голос, напомнивший мне шелест пожелтевшей от времени бумаги, потертой и измятой настолько, что на ощупь кажущейся бархатистой. – Глотай.
С большим усилием я сквозь крепко сжатые зубы втянула в себя часть проливающегося напитка. Жидкость огненной струйкой потекла по горлу, при этом странным образом успокаивая в нем жар.
– Вот так, умничка, – шептал неизвестный.
Я сделала еще один уже более уверенный глоток. И еще. И еще… Пока пламя, заживо поджаривающее меня, наконец не погасло.
С трудом разлепив веки, я уставилась на сморщенное личико, нависшее надо мной.
– Пришел в себя? Отличненько. – Старичок в черной мантии отставил в сторону чашку и присел на стул. Откинувшись на спинку, он вытер куском холстины блестящую от пота лысину.
– Напугал ты нас, сорванец, – с облегчением выдохнул он и ласково улыбнулся. – Но теперь все будет ладненько, правда? – И он с неожиданным задором подмигнул мне.
– Обязательно, – прохрипела в ответ я. Мой взгляд в панике перемещался с одного предмета на другой. Черные стены, черное постельное белье, черное одеяние неизвестного мне старика. Что за?.. Окна закрыты ставнями, но в комнате светло, как днем. А! Магическое освещение. Сама я лежу в чужой кровати. Зачем я здесь?
Старик, видимо почувствовав мое волнение, решил пояснить:
– Молодой человек, – он кивнул в сторону, и я, послушно переведя взгляд, увидела зверя-телохранителя, сидевшего на корточках у двери, – принес тебя ночью. Ничего страшного, не волнуйся. Всего лишь приступ индивидуальной непереносимости. Видимо, съел что-то на ночь. Что-то, что тебе ни в коем случае нельзя из-за сильной реакции отторжения. Такое бывает.