– Да. – Какой смысл отрицать?
Я устремила взгляд в окно. Покои принцессы были тесными и влажными, но из комнаты открывался чудесный вид на море. Мне хотелось поскорее убраться отсюда, из этого проклятого места.
Федра глухо и невесело рассмеялась. В Афинах по-другому и не смеются. Здесь не знают настоящего веселья.
– Я спросила бы, как поступила бы ты на моем месте, но, будучи матерью сама, ты олицетворяешь полную противоположность материнской любви.
– Это лишь показывает, как мало ты знаешь, – рявкнула я, тут же пожалев о своей несдержанности. Образ, являющийся, как сказала Федра, полной противоположностью материнской любви, я создала сама. Я никогда не оправдывала своих действий. Меня бы это раздавило.
– Правда? – Федра напоминала ребенка, тыкающего палкой в зверя. – Но ты никогда не отрицала того, что убила своих детей. Теперь хоть расскажешь, почему так поступила?
Почему бы и нет? Я покидаю Афины. И эта девушка вряд ли доберется до Крита, что бы там ни обещал Трифон.
– Есть то, что способно быть гораздо хуже смерти. То, что может случиться с детьми. Задача матери – любой ценой защитить своих детей.
Ну вот, наконец-то я произнесла это вслух.
Принцесса смотрела на меня округлившимися глазами. С нее слетели напускные сонливость и скука.
– Как сделала настоящая мать в твоей истории про царя?
Я не сразу поняла, о чем она.
– А-а-а, ты про восточного владыку, предложившего разделить ребенка пополам?
– Так вот что ты имела в виду? Что настоящая мать не та, кто отдаст своего ребенка другой, а та, кто не отдаст родное дитя, зная, что у самозванки его ждет участь похуже смерти.
Федра обессиленно распласталась на постели.
– Да, – согласилась я. – Такое толкование тоже есть. Но это лишь история. Возможно, никакого ребенка и не было.
– Но что могло быть хуже смерти: не для того ребенка – для твоих детей?
Я закусила губу. Мне не хотелось расплакаться при ней.
– Существует много вещей похуже смерти, особенно для девочек, чьи отцы выбирают в жены и служанки девушек гораздо моложе себя.
Принцесса побледнела. Она все поняла.