В поисках Золотого тельца

Паниковский зверел:

- Вы видели? – обращался он к матери и сыну. – Вы все видели! Что сейчас будет! Что я с ним сделаю! Это будет море крови! Уведите женщин и детей, я не хочу травмировать их психику…

Сняв свой задрипанный пиджак, Паниковский вдруг успокаивался и резко менял манеру поведения:

- Шура, я же люблю вас как родного. Хорошо. Поезжайте в Киев.

- Чего? – Шура великолепно разыгрывал недоумение.

- Поезжайте в Киев и всё.

Антонина Андреевна, наблюдая за диалогом молочных братьев, слабо улыбалась, а вот Андрей откровенно скучал.

- Поезжайте в Киев, - настаивал талантливый старик, – и спросите. Поезжайте и спросите: кем был Паниковский до революции.

- До какой революции? – спросил Крошкин. – До февральской или октябрьской? А может, до оранжевой революции?

Седой не реагировал на импровизацию партнёра, с этого момента он шпарил по тексту, очень близкому к оригиналу:

- Поезжайте и спросите. И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что его кормило? Чёрные очки и тросточка.

Мать и сын прошли в дом, но Седой, как мы и договаривались, продолжал играть:

- Я стоял на углу Крещатика и Прорезной, почти там же, где теперь стоит мне памятник, и просил какого-нибудь приличного гражданина помочь перейти на другую сторону. Там обычно дежурил городовой, которому я платил пять рублей в месяц, и следил, чтоб меня никто не обижал. Золотой был человек. Фамилия ему была Небаба. Сейчас он музыкальный критик. Что поделаешь: судьба играет человеком, а человек играет на бирже.

Все отлично, думал я, слушая Танелюка. Текст Ильфа и Петрова, разбавленный современной отсебятиной, звучал прекрасно.

Мы с Володей, как я и обещал, наблюдали за всем происходящим внизу из окна второго этажа.

Владимир Владимирович вскоре покинул меня, чтобы отдать какие-то распоряжения обслуживающему персоналу, а я остался на своём посту.

Следующим прибывшим был, как я догадался, брат Андрея. Я, правда, не знал, какой – Никита или Егор. Этот Никита или Егор был точной копией Андрея, только чуть постарше и в приличном костюме, при галстуке.

Он не обратил на Танелюка и Крошкина ни малейшего внимания, прошёл не останавливаясь в дом.

Затем прибыли Митрофан Алмазов и Эдуард Кантор. Они долго слушали ребят, изредка о чём-то переговариваясь между собой. Мне показалось, что Алмазову действительно интересно, а вот Кантор тщетно скрывал своё презрение и к артистам, и к Алмазову, и вообще ко всем живущим на земле.

Мерзкий все-таки типок. Я бы скорее предпочёл выпить баночку гноя, чем иметь удовольствие общаться с ним.