Не хотел от нее отказываться.
Я не мог.
И все-таки покинул свое убежище. Огонь в груди трещал и искрился.
Дашка увидела меня издалека, тотчас вскочила с диванчика и бросилась ко мне. В ее глазах было столько нежности, что я пошатнулся. А когда она меня обняла, я понял, что окончательно пропал. Мне хотелось прижать ее к себе, привычно запустить пальцы в волосы, поцеловать, но я не мог. Я не имел на это права, черт возьми!
На секунду, все же не выдержав, я обнял Дашку в ответ – осторожно, словно она была чужой. А потом отстранился, удерживая за плечо, чтобы сохранить между нами дистанцию.
– Дань, что такое? – испуганно спросила Дашка.
– Нам нужно поговорить. Садись, – сказал я. Сам не знаю, откуда во мне появилось столько обреченного спокойствия.
Мы опустились на диван. Она молчала, глядя на меня большими встревоженными глазами, а я не мог начать разговор.
2.42
– Даня, мне страшно. Что случилось? Почему у тебя такой вид? Почему ты мне не писал и не звонил? Скажи мне, почему? Я даже спать спокойно не могла – только о тебе думала. А ты пропал. Тебя что, заставляли сидеть на твоей конференции сутками? Почему ты себя так ведешь? Я сделала что-то не то или… ты сделал?
Я увидел, как она стиснула ладони, и выдохнул.
Прости меня, Даша – это все, о чем я тогда думал, находясь на плахе из собственных ошибок и слов.
– Ты ничего не сделала. Во всем виноват только я.
– В чем? – спросила она.
Прости меня, Даша.
– Нам надо расстаться. – Приговор привели в действие. И меня не стало. В ту минуту я перестал жить.
Прости меня, Даша. Пожалуйста.
– Что?..
Ее зрачки расширились от ужаса. Щеки побледнели. Голос охрип.
Когда внезапно – всегда больнее. Когда на полпути – всегда острее.