– Лео, – указал он на меня, – ты спросил, что происходит, я ответил.
Он встал и отнес поднос на конвейер.
Я смотрел на его пустой стул, пока он не вернулся.
– Кевин… песни на дни рождения, валентинки, всякие приятные мелочи, которые она для всех делала… разве это ничего не значит?
Зазвенел звонок.
Кевин встал и взял свои учебники.
– Наверное, нет, – пожал он плечами.
Остаток дня, весь следующий день и день за следующим меня все больше охватывала паранойя. Когда я шел рядом с ней в школе и поблизости от нее, я все больше ощущал, что наше одиночество изменилось. Это было уже не приятное и уютное ощущение оторванности от мира, а какая-то холодная изоляция. Нам никогда не приходилось уступать кому-то дорогу, отходить в сторону; напротив, все нам уступали и расступались перед нами. Толпа в коридорах как будто отталкивалась от нас. Все спешили пройти мимо. Кроме Хиллари Кимбл. Всякий раз, оказываясь рядом, она наклоняла голову и злорадно ухмылялась.
Что касается Старгерл, то она вроде бы ничего этого не замечала. Она постоянно болтала что-то мне на ухо. Я улыбался и кивал ей, но затылок у меня немел от холода.
19
– У амишей в Пенсильвании есть такой обычай.
– Какой?
– Бойкот. Подвергание остракизму. Они называют это «отлучение», но суть та же.
Я сидел у Арчи. Мне нужно было кому-нибудь выговориться.
– И что тогда происходит?
– В частности, у амишей, если кто-то ссорится с церковными лидерами – его отлучают. В этом участвует вся община. Пока, так сказать, отлученный не покается, никто с ним не должен говорить до конца жизни. Даже его родные.
– Что?!
– Да, именно. Даже родные.
– А его жена?
– Жена. Дети. Все.