Люблю тебя врагам назло

22
18
20
22
24
26
28
30

Неожиданно вечером мне написал Павлик и пригласил к себе домой в субботу, чтобы вместе подготовиться к олимпиаде. Я согласился. Но, откровенно говоря, не из-за математики.

Дело в том, что меня как магнитом тянуло в гости к "домашним деткам". Мне нравилось смотреть на уютные квартиры, в которых они жили вместе с родителями. Несколько раз, когда я ходил к семьям, то замечал у них совершенно особенную атмосферу тепла и уюта. Запах домашней еды смешивался с душевными разговорами. Люди называли друг друга по имени, и это было прекрасно.

В детском доме к нам очень редко обращались персонально, только если накосячишь. А в обычных случая мы слышали либо "так", либо "все". Именно с этих двух слов начинаются девяносто процентов предложений всех воспиталок и других работников приюта. Никакой индивидуальности, никакой исключительности. Лишь бездушное "так" и обобщенное "все".

Павлик жил в девятиэтажке недалеко от школы. Квартира была небольшая, но чистая и с хорошим ремонтом. Вместе с одноклассником на пороге меня встречала его мать, стройная кучерявая женщина лет сорока. Вот, значит, в кого Корчагин пошел волосами.

Родительница была приветлива, дружелюбна и показалась мне совсем непохожей на тех истеричных мамашек, которые приходили по мою душу к директору в начале года. При встрече она представилась мне Еленой Федоровной.

Когда мы с Павликом позанимались часа два, я почувствовал, что с меня хватит. А вот мой напарник только вошел вкус: его глаза горели, он поправлял очки, как у Гарри Поттера, чаще обычного и говорил о показательных неравенствах со странным придыханием.

— Слушай, Паш, а ты вообще о чем-нибудь, кроме алгебры, думаешь? — не выдержав, спросил я.

— Эм… Ну, конечно, меня все предметы, по которым я ЕГЭ сдаю интересуют. Больше всего, конечно, смущает русский, его ведь обязательно сдавать надо, а у меня хроническая неграмотность…

— Да я не про учебу, — вздохнул я. — Спорт какой-нибудь, может, любишь? Марки собираешь?

— Ну со спортом у меня проблемы, — покачал головой он. — Я же астматик.

Я замечал, что порой Павлик достает из рюкзака какое-то лекарство, напоминающее ингалятор, и орошает им горло, делая при этом глубокий вдох. Поначалу, я думал, что он просто простужен, но когда Корчагин продолжал пользоваться средством уже несколько недель, я смекнул, что дело не в простуде.

— Хреново. И что, из-за этого тебе противопоказана любая физическая активность? — спросил я.

— Нет, не противопоказана. Даже желательна. Я и на физкультуру ведь вместе со всеми хожу. Олег Иванович меня жалеет, закрывает глаза на мои низкие показатели. Наверное, видит, что я правда стараюсь. Но это этого толку мало… Просто я такой хлипкий от природы, что ничего, кроме плаванья, у меня нормально не получается. Поэтому два раза в неделю я посещаю бассейн, — грустно сообщил Павлик.

Я посмотрел на его худенькие плечи и руки, свисающие точно плети. Грудная клетка впалая и неразвитая. Голова с копной густых, вьющихся волос казалась очень большой относительно тела. Он напоминал чупа-чупс на тоненькой палочке.

— А, может, тебе надо как-то, ну, подкачаться, что ли? — предложил я.

— Мама не разрешает, говорит, что мышцы в мужчине не главное. А для здоровья школьной физкультуры и бассейна мне вполне достаточно, — Павлик выглядел удрученным.

— А батя твой что говорит?

— Папа? Он с мамой никогда не спорит, особенно в вопросах моего воспитания.

— Ясно, — сказал я, откидываясь на спинку стула и закидывая руки за голову. — А с девчонками у тебя как? Нравится кто-нибудь?

Павлик стал пунцово-красным.