Ведьмины тропы

22
18
20
22
24
26
28
30

Когда-то Нютка отчаянно ревновала, обнаружив, что у родителей появилось новое дитя. Сморщенное, оно вопило и отвлекало матушку от дел. И от Нютки. Зачем новая дочка нужна? Столько хлопот и возни вокруг существа, что не умеет ни говорить, ни петь, ни плясать.

Но Феодорушка росла, изумляла всех разумностью суждений. На глазах из воробышка обращалась в существо со своим характером, нравом, и Нютка оказалась увлечена этим крохотным, но настойчивым существом. Она находила порой, что сестрица похожа на нее: и нос тот же, и губы – зеркальце не обманет. Пальцы на руках да ногах – словно из одного теста леплены. Упрямица такая же, не переспорить, еще похлеще старшей. И тут же мать хвалила ее за трудолюбие и разумность, будто укором старшей попрыгунье, Нютка вспыхивала и открещивалась от родства.

– Не на тебя озлилась, на другого. Ты просто рядом крутилась – оттого и получила, – просто объяснила она Феодорушке.

– А зачем лилась? – Сестрица лихо переиначивала слова, часто выходило потешно.

– Оттого что скучаю, – неожиданно сказала Нютка. И тут же поняла, что мучительно, страшно скучала по Илюхе, по всем еловским парням и девчонкам, по своему детству, что ушло безвозвратно.

Феодорушка тоненько вздохнула и прижалась к ней, словно поняла то, в чем старшая сестрица сама не могла разобраться. Нюта, размягченная, успокоенная маловразумительным разговором, даже согласилась на неслыханное. Она распустила Феодорушкину косицу, светлую, словно пшеничная солома, разделила ее на четырнадцать прядей, оплела каждую лентами, прицепила свой накосник, бархатный, шитый золотом, с жемчужными кистями. И скоро сестрицыну головешку украшал невестин убор – словно ей скоро идти под венец.

* * *

Ежели решил поймать ручеек – утечет он из-под ног. Стрижа попробуй излови да посади в клетку – измаешься. А Нютка быстрее ручья, проворней стрижа серокрылого.

Завтра на рассвете казачки должны были покинуть солекамские хоромы, а Нютка так и не перемолвилась ни единым словом с Илюхой. Стерегли служанки, сторожили, каждый шаг охраняли. И даже псы цепные, казалось, напоминали лаем громким: мать не велела глядеть на изувера.

Выручила младшая сестрица, Бог ее храни.

– Овраг… там ддет… – повторяла Феодорушка бессвязно, крохотная помощница. Не скоро, по ниточке вытянула из нее, додумала: молодой дядька, назвался Илюхой, просил передать тайное послание старшей сестрице: «Буду ждать ее сегодня на дне оврага после обедни».

А дальше все оказалось просто.

Упросить матушку, чтобы отпустила к Лизавете, выскользнуть через черную дверь тайком от Мани и казачков, посланных охранять хозяйскую дочку, прочапать в крепких башмаках по льду, устелившему Соль Камскую, – и, не доходя аршинов пять до родного дома, нырнуть в овраг.

– Дурная затея, – ворчала она себе под нос, спускаясь по скользкому склону. Башмаки разъезжались, всякий шаг приходилось делать осторожно. Она боялась упасть, изгадить новую телогрею, алую, расшитую серебром.

– А ежели не придет? Вдруг пошутил надо мною.

Руки судорожно хватали холодные ветки, ноги силились удержаться на ледяной корке, что покрыла глинистые комья. Смутно пахло сыростью и корой ивы, деревья видели не первый сон и, казалось, предупреждали Нютку, качая ветками.

Уж не рада была своему хитроумию. Надобно слушать матушку, вести себя смирно и ждать счастья.

Нога поползла по льду, предательница, и Нютка повалилась на спину, взвизгнула: «Ой, мамочки!», успев в последний миг вытянуть руки, предотвратить падение. Камешки вонзились в ладони, оцарапав их до крови, и подол изляпало грязное крошево.

Ох уж этот Илюха!

Нютка остановилась на пологом местечке, где лед обратился в хрусткое белое месиво и позволял стоять спокойно.

– Погоди, ты решила в ручье искупаться? – хмыкнул кто-то из зарослей ракиты, и Нютка почувствовала, как екнуло что-то внутри. Илюха вышел вразвалочку, не спеша, точно ждал давно и наблюдал за ее муками.