Тэлон

Когда я спускаюсь в мастерскую, обнаруживаю, что он босиком сидит на полу в окружении материалов. Его красные кеды «Конверс» валяются неподалеку, а посреди всего многообразия тканей и аксессуаров для шитья валяется и на всю комнату мурлычет Пикси. Он поднимает ее и убирает в сторону, но она тут же забирается обратно.

— Как ты вообще умудряешься что-то сделать с этой кошкой? Меня она совсем не слушается.

Я протягиваю ему его напиток, подхожу к рабочему столу, достаю кошачью игрушку-шуршалку и кидаю ее на пол для Пикси. Тэлон с интересом наблюдает, как Пикси, мгновенно забыв о куче на полу, бежит за игрушкой и начинает гонять ее по полу.

— Ага! Значит, у тебя есть секретное оружие. Я это запомню.

— Обычно я работаю на столе, но, если она начинает мне надоедать, приходится выдворять ее и закрывать дверь. Кошачья шерсть на одежде — это ужас. Перед тем как отправить готовые вещи клиенту, я всегда тщательно прохожусь по всей поверхности липким роликом.

— Ладно, тогда давай закупим липких роликов побольше, — отвечает Тэлон улыбаясь и встает на ноги. — Окей, расскажи, как у тебя организован весь процесс. Сначала делаешь наброски или сразу приступаешь к дизайну?

— Как правило, начинаю с рисунка, — соглашаюсь я, отпивая глоточек из своего стакана. — После этого подбираю ткани. Ты сам, наверное, представляешь, какие ткани лучше подойдут к определенному стилю, какие вообще не подойдут.

Следующие несколько часов мы проводим у стола, обсуждая разнообразные стили в одежде, ткани и дизайны. Я с удивлением обнаруживаю, что Тэлон, оказывается, отлично рисует. Прямо как настоящий художник. Его наброски — настоящее произведение искусства…

— Нет, Тэл, серьезно, есть что-то такое, что ты не умеешь делать? — Я не в силах оторвать взгляд от его рисунков, разглядываю тщательно прорисованные детали. Теперь мне еще больше не терпится начать сам процесс работы над этими эскизами с ним вместе. — Как думаешь, сможем завтра начать?

Закрыв наконец альбом для рисунков, я откладываю его в сторону. Тэлон в свою очередь закрывает коробки с материалами и складывает их на место в углу комнаты, где я обычно храню свои запасы.

— Как только вернусь домой из студии, можем начать. Я постараюсь приехать пораньше, не задерживаться.

— Было бы здорово. Я, пожалуй, позвоню Кэт. Ты не против? Несколько дней ее не слышала, и она уже пару раз писала, спрашивала, жива ли я вообще.

— Ладно. Я буду на веранде, побренчу немного, пока есть настроение. Приходи, как закончишь. Можно потом кино посмотреть, если захочешь.

Мой рокер-муж теперь частенько проводит вечера за просмотром кино: уютно устроившись на огромном диване в гостиной, открыв при этом окна, чтобы было слышно, как поют сверчки, и чтобы в комнату свободно задувал свежий ветерок, способный пошевелить легкие занавески. Это мои любимые вечера. В такие моменты мы с ним больше всего похожи на обычную пару, и становится почти возможно забыть, что мы были совсем незнакомы, когда женились. Иногда я думаю о том, что самая неприятная часть эксперимента, на который мы согласились, как раз то, что мы упустили тот конфетно-букетный период отношений, когда люди только начинают встречаться. Нам не довелось делать все то, что делают пары в начале: звонить друг другу и болтать часами, ходить на настоящие свидания, узнавать друг друга и то, что нам нравится или нет, ну и, в конце концов, естественным образом дать ответ на самый важный вопрос — симпатичен ли нам человек настолько, чтобы продолжать встречаться. Я почти уверена, что познакомься мы с Тэлоном как-то иначе, в обычной жизни, мы, скорее всего, и до конца первого свидания не продержались бы.

Я набираю номер мобильного Кэт, но она не отвечает, поэтому я быстро набираю и отправляю ей сообщение о том, что все в порядке, я жива, здорова и позвоню ей завтра. Я хотела бы предложить ей устроить ужин на четверых: мы с Тэлоном и она с Робом, поскольку после свадьбы мы почти не общались, не считая того дня, когда они ненадолго заезжали к нам в гости, чтобы поздравить с новосельем. К сожалению, в тот день вокруг был полный хаос, и у нас не получилось толком поговорить.

В конце концов я выбираюсь на огромную веранду, ведущую на задний двор, и вижу, что Тэлон босиком сидит на полу, что-то негромко напевает и подыгрывает себе на акустической гитаре. В какой-то момент я узнаю мелодию, и у меня замирает сердце. Это «Надежда умирает последней». Голос у него потрясающе красивый, с едва заметной хрипотцой, эмоциональный; он поет эту песню даже лучше, чем тот вокалист, который исполнил ее. Я присаживаюсь рядом с ним на полу, обуреваемая целым вихрем чувств. Обожаю эту песню. Уже, кажется, несколько лет, каждый раз, когда мне невыносимо тяжело и нужно почувствовать, что еще не конец, и жизнь продолжается, она звучит откуда-то, как знак, что еще не время сдаваться.

— Это потрясающе, Тэлон, — признаюсь я, когда музыка стихает. — Это моя самая любимая песня. Когда ее слышу, сердце щемит. А ты поешь ее даже лучше, чем тот певец. Я и не знала, что ты умеешь петь.

— Хочешь, верь, хочешь, нет, — подмигивает мне он, — я написал эту песню, когда мне было восемнадцать. Мне она тоже всегда нравилась.

— Погоди… ты хочешь сказать, это песня «Эшес&Эмберс»? — Вот это поворот. Я понятия не имела, что это их песня, и поет ее Ашер, и уж тем более не догадывалась, что именно он написал ее и исполнил берущее за душу соло на гитаре, от которого у меня даже слезы на глаза наворачиваются. И вот в этот момент внутри меня словно рвется с треском страховочный трос, и я чувствую, как лечу в пропасть, не испытывая при этом ни капли страха, только удивительное чувство свободы. Как же легко на самом деле признать, пусть даже только самой себе: я влюбилась, все изменилось, и обратного пути нет. Отрицать это бессмысленно.

А Тэлон только улыбается в ответ: