Шепнул на ухо:
– Если не можешь раздеть женщину, остается только одеть ее.
Я потерялась в зеркалах, не в силах отличить истину от фальши.
Пошатнулась, ухватила со стола бутылку брюта, да с ней и поплыла за Антоном, сомнамбула в красных сапогах.
– Я тебя отвезу, – сообщил он, – раз уж выпить мне сегодня так и не довелось.
На улице моросил дождь, довольно мелкий, чтобы не испортить макияж, но достаточно меланхоличный, чтобы напомнить: лето закончилось. Впереди нас ждут долгие месяцы скуки и холодов.
В машине я зажала бутылку коленями, обтянутыми черной сеткой чулок, чтобы пристегнуться.
– Куда? – спросил Антон, заводя двигатель. – В квартиру или дом?
– К тебе, – ответила я бездумно.
Его профиль стал интересным, вроде римского. Не в плане правильных черт лица, а окаменевшим. Стиль: мраморная статуя.
Ни слова не сказав, Антон тронулся с места.
Я сделала глоток шампанского и устроилась поудобнее. Плащ распахнулся, поправлять его не хотелось.
Капельки печали струились по стеклу.
Пакет с рулькой благоухал на заднем сиденье, сбивая с лирического настроя.
Плотские запахи, плотские желания, плотские люди.
Плоские?
Скорее черно-белые силуэты, чем объемные и яркие.
А так хотелось – черпать полными горстями.
– Скорее бы декабрь, – проворчала я, – мандарины, гирлянды, Деды Морозы. Знаешь, я все время плачу, когда на детских представлениях малыши дружно кричат: «Елочка, зажгись!» И елочка зажигается. Чудо.
– Что? – опешил Антон.