Его губы спустились ниже – к подбородку и шее, к ключице, к голому плечу, и запоздалый страх все-таки скрутил живот.
Он же меня – или Мэрилин? или нас обеих? или себя? – почти ненавидел сейчас.
Кого-то наказывал и что-то доказывал.
А под свитером – только трусики.
Беззащитность.
Безжалостность.
Нет, я не дернулась и не попыталась вырваться. Не сказала «хватит».
Просто окаменела.
Я не справлюсь с ним.
Не выдержу такого натиска. Слишком девочка, слишком неженка, а Антон не собирался мне поддаваться. Рука на груди. На бедре.
Безысходность.
Он отступил так резко, что я пошатнулась.
Усмехнулся, глядя в мое лицо – наверняка побелевшее.
– Мирослава, – проговорил он тихо и очень спокойно, – не играй в игры, где не сможешь выиграть.
Я заплакала, и Антон бережно, утешительно прикоснулся губами к моему лбу.
– Береги себя, ладно?
И ушел, оставив меня собирать разбитое вдребезги сердце.
Римма Викторовна велела мне не принимать решений, пока я не увижу Алешу на репетиции, и я поехала в его новый театр.
С классическим драматическим расставаться было грустно. Все-таки там я уже всех знала, а тут – пока никого.
Глупо, что театр располагался в торговом центре.