– Охотник.
– И рыбалку любит, наверное?
– Наверное. Тебе еще что-то нужно? – наконец, снова смотрит мне в глаза Мишаня, но его голос уже звучит как-то совсем иначе. Чуть тише и с не свойственной его басу хрипотцой.
– Д-да, – решаюсь на очередную наглость. – Я эту ночь не переживу и умру. А умирать в этом захолустье я не собираюсь, если честно.
– И это ты к чему? – в уголках глаз дикаря появляются морщинки. Он снова улыбается. Но с его бородищей это сложно понять наверняка. Склоняет голову чуть набок, упирая руки в бока.
Он, кстати, тоже переоделся. В домашние легкие штаны и серую хлопковую футболку. У него тут, в доме Румянцева, собственная спальня, что ли, имеется? Не фигово быть таким “помощничком”! Ладно, сейчас не об этом…
Я отмахиваюсь от своих мыслей и кусая губы, выдаю как на духу:
– Я есть хочу. Я со вчера ничего не ела. И то, пришлось набраться наглости и выпросить хоть чего-нибудь у Татьяны. И да, еще пирожок со стола сперла. Ну и траву немного с грядок хозяйских потаскала сегодня. И ягод. Все. Больше ничего не трогала, клянусь! Чувствую себя…, – пожимаю плечами, а от обиды к глазам подступают слезы.
Я плакать не собираюсь! Вот еще!
Складываю руки на груди и на выдохе продолжаю:
– В общем, воришкой себя чувствую, но кто же знал, что в вашем сельпо не знают, что такое безнал! Не знаю, что вы за люди, но ни черта вы не гостеприимные!
Мишаня стоит и, кажется, не дышит. И чего смотрит на меня так, спрашивается? Будто я прошу заказать мне суши сюда с уткой по-пекински! Неужели лишнего пирожка не найдется да тарелки супа? Объем я их, ага!
Губы начинают дрожать сильнее. Я отворачиваюсь. И бурчу:
– То в сарай тащите, раскладушку даете да такую, что равносильно спать на полу. То голодом морите. То вон, в свинарнике своем ржете, – закусываю губу. – Нелюди какие-то, только посмеяться да поиздеваться.
Я замолкаю. В комнате повисает тишина. Из любопытства, как моя тирада подействовала на дикаря, поднимаю на него взгляд. Он всматривается в мое лицо, чуть сдвинув брови к переносице. В глазах творится что-то непонятное. То ли удивление, то ли презрение, то ли злость. Он что, еще и злится?
Я уже хочу пойти на попятную и сказать: простите, я пошутила. Как Мишаня резко подается ко мне и хватает за руку. Тянет за собой, я еле успеваю перебирать босыми ногами! Тюрбан на голове разворачивается, полотенце слетает. Волосы рассыпаются по плечам. А халат съезжает, оголяя правое плечо.
– М-Миша… я не… – последнее, что успеваю подумать, когда перед носом мелькает входная дверь: у любой наглости есть предел. И сейчас меня выкинут из дома, как безродного щенка!
Но, к моему удивлению, мы сворачиваем от двери вправо и заходим в… кухню? Да! Большую такую! С добротной массивной мебелью, сделанной из дерева. И новенькой, чистенькой техникой. Здесь есть все: от посудомойки до тостера.
Я охаю. Меня сажают за стол. Немного грубо, но решительно. А сам дикарь принимается хозяйничать. Влезает в холодильник, чем-то там гремит, ворчит:
– А языка у нас нет, да? Голодная, но зато гордая! Что у вас, баб городских, вообще в голове творится, Милка? – зыркает на меня и выставляет на стол тарелки, полные еды. От овощной нарезки до рыбной! Я даже подвисаю от такого разнообразия, жадно облизывая губы.