Макс не выдержал и прижался губами к мочке ее уха, к металлу маленькой серьги.
– Говори.
– Я хочу тебя поцеловать.
Персональный гидромолот в левой половине грудной клетки чуть не разворотил свое вместилище. Макс резко повернул Киру за плечи лицом к себе.
– Целуй.
И она поцеловала.
Кира-мать-твою-Артуровна, кто так целуется?!
Легкие касания. Словно юная неопытная девочка. Едва тронула верхнюю. Отстранилась. Чуть прихватила губами нижнюю. Снова отстранилась. Прижалась к правому углу губ. Потом в левый. Снова отстранилась. Чуть слышно выдохнула. И снова лёгкое касание нижней губы.
А ему до онемения в пальцах хотелось сжать ее, запустить пальцы в волосы. И язык – в ее рот. И целоваться – по-взрослому, жадно, глубоко, взасос. А не этот вот… пионерлагерь. Но почему-то давал ровно столько, сколько давала и она. И, несмотря на то что в голове гудел штормящий Финский – только лишь ответно легко касался ее губ своими. Целовал в уголки рта, который, кажется, слегка улыбался. С нее станется!
А потом Кира отстранилась. И он понял, что зря наговаривал на ее умение целоваться. Стонать хотелось от разочарования. От того, что ее губы больше не касаются его.
– Понравилось?
В спину ей светит луна над Финским, и выражения лица не видно. Лишь слегка поблёскивают глаза. Как и звезды над заливом.
– Угу.
Нет, он не невежлив. У него просто язык отнялся. От того, что языком хотелось не разговаривать, а делать совсем другие вещи!
– Мне тоже. Спасибо, что позволил.
А потом она как ни в чем не бывало отвернулась и снова уставилась в окно. Теперь от разочарования хотелось уже натурально завыть. Но Макс не успел это сделать.
– Максим… – Лёгкая хрипотца в ее голосе – еще один довод в пользу того, чтобы все-таки уподобиться голодному хищнику, воющему на луну. – А ты можешь сказать, чего ты хочешь в данный момент? Чего хочет Максимилиан Мáлыш прямо сейчас? Можешь сказать?
– Могу.
– И что?
– Я хочу тебя.