Лес

Мы приехали в город на рассвете, сунули деньги из тумбочки Олега сонному консьержу первой попавшейся гостиницы и позвонили отцу Лики. Я стояла у большого окна в холле и смотрела сквозь мутное стекло на пустынную серую улицу и детей в машине. Над городом сгущались тучи. Снова будет дождь. Отец взял трубку сразу, будто и не спал вовсе.

— Не по телефону, — сказал он, прервав Лику, пытавшуюся объяснить все так, чтобы отец все понял, а заспанный недоумевающий консьерж не понял ничего. — Оставайтесь там, скоро друг мой за вами приедет.

Машину Олега мы бросили рядом с гостиницей, она так и осталась стоять там — грязная, побитая жизнью «Нива». Друг отца — высокий пожилой мужчина, знавший сотню анекдотов и рассказывавший их по поводу и без, — отвез нас в свою квартиру в Петрозаводске, где мы провели три дня, а потом в дом в полузаброшенной деревне в Архангельской области. Мы несколько раз созванивались с отцом Лики, один раз я говорила с ним сама по телефону, но увидеть вживую этого мужчину с резким голосом и уставшими глазами мне так и не удалось.

Под Архангельском мы провели четыре месяца. Лика в основном спала, просыпаясь, только чтобы поесть и снова уйти в свою темную комнату с плотно зашторенными окнами. Я смотрела телевизор.

Списать все на взаимное убийство по пьяни и вспыхнувший затем пожар не удалось. Нас показывали по всем каналам, я видела, как полиция ворвалась в мою квартиру и перевернула ее вверх дном, доломав несчастный кухонный диванчик, сорвав с него полосатый плед и сбросив на пол, уронив бабушкину икону, выкинув вещи из шкафов, перевернув кровать. Интересно, что они рассчитывали найти — динамит, пистолет, наркотики? Лишь бы деятельность имитировать.

Я видела, как моя соседка — милейшая женщина, с которой у меня никогда не было проблем, — кричала журналистам, что я с самого детства была какой-то не такой. Видела интервью с моим бывшим начальником, этим тупым жирдяем с вечно прилипшими крошками на усах (во время интервью, впрочем, их не было, видимо, вытер), который рассказывал, что однажды отчитывал меня за хамство коллеге и вдруг увидел, как на мгновение изменился мой взгляд, будто в глазах мелькнуло что-то злое, практически потустороннее, и он, большой взрослый мужик, меня испугался. И что тогда он и решил меня уволить и начал искать повод, чтобы от меня избавиться. Я не помню этой истории и более чем уверена, что он ее придумал. Люди многое готовы сочинить, если на них направить камеру и дать микрофон.

Видела, как на ток-шоу обсуждали нас с Ликой, одни ее знакомые — случайные люди, имен которых она бы наверняка и не вспомнила, — говорили, что она милейшая девушка и что поверить в то, что она натворила такое, невозможно, наверное, она попала под мое влияние. Другие кричали про тихий омут.

Видела съемки последствий пожара в Шижне: загорелось, к сожалению, три дома, а не два, и в третьем в момент взрыва спала семья. Это в наши планы не входило, жаль, что пострадали невиновные. А вот Тамары дома, как оказалось, не было, она напилась до чертиков и заснула за столом у подруги. Ее показывали часто, она раздавала интервью всем подряд, каждый раз придумывая новые леденящие душу подробности.

Про смерть маленькой Марты говорили часто — та улыбалась у меня на руках и играла с завязками кофты, — про Санька не говорили вообще, только однажды сказали, что мальчик то ли погиб, то ли пропал. Кого волнует судьба пятилетнего пацана, о котором завывать некому, на фоне смерти новорожденной девочки с матерью-алкоголичкой, всегда готовой завывать перед камерами.

Сильно расстроилась я только один раз — когда телевизор рассказал, что толстая продавщица, любительница женских романов, услышала, будто в горящем доме Тамары плачет ребенок, и вбежала внутрь за секунду до обрушения крыши. Зачем она это сделала, на что рассчитывала, неужели не понимала, чем это закончится? Почему не стала ждать, как какой-нибудь отважный принц спасет ребенка?

Лика просыпалась, выходила на кухню, наливала стакан воды и шла обратно. Однажды она увидела по телевизору что-то, что ее сильно напугало, и закричала, мало того что не могла потом долго успокоиться, еще и детей перепугала. Я перерезала провод, телевизора не стало. Дом погрузился в тишину, Санек молча сидел в своей комнате и часами смотрел в стену, Лика все время спала, и только Марта иногда начинала радоваться чему-то понятному ей одной и смеяться. К слову, оказалось, Марта — отличный ребенок, она совсем не кричит и быстро успокаивается, если вовремя менять ей подгузники, кормить и брать на руки. Глядя на Марту, я презирала Тамару еще сильнее, некоторым женщинам все-таки нельзя иметь детей.

Раз в две недели друг Ликиного отца привозил пакеты продуктов. Из дома мы не выходили и не выпускали Санька, пару раз порывавшегося куда-то сбежать. Спустя четыре месяца Лика сказала, что больше так не может, вышла погулять и попалась на глаза какому-то деду. Было непонятно, узнал он ее или нет. На мой взгляд, узнать Лику по жизнерадостным московским фото, крутившимся в СМИ, было практически невозможно, но рисковать было нельзя. Мы за десять минут собрались и ушли прочь. Некоторое время мы скитались по заброшенным домам, жили где придется, а затем перебрались в тот пустой дом у озера. Друг отца Лики помогал нам еще года два, купил нам машину и спрятал ее у входа в лес, еще однажды привез нам неплохую сумму денег — передал отец, — а потом просто исчез. Не знаю, что случилось, может, полиция его нашла и начала в чем-то подозревать, а может, мы ему надоели. К тому моменту мы уже научились рыбачить, ухаживать за домом и как-то могли выжить без его помощи, хотя и было очень тяжело.

Отца Лики не стало следующим летом. Зимой его арестовали, по официальной версии — из-за каких-то проблем в бухгалтерской отчетности его компании. До суда он не дожил, скончавшись от инфаркта в СИЗО — опять же, по официальной версии. Не знаю, что там было и как, я свечку не держала. В тот день Лика сказала: «У меня осталась только ты».

Дети росли — куда нам было их девать, да я и не хотела от них избавляться. Я любила Марту с того момента, когда впервые дотронулась до нее, когда подняла из кроватки в темном пропахшем чесноком доме, а она прижалась ко мне крохотным теплым телом и перестала плакать. Она называла меня мамой, только меня, Лику она никогда так не называла — та была ее тетей. С Сашей было тяжелее — он напоминал мне своего мерзкого отца, — но я и к нему привязалась со временем.

Лика твердила, что нужно пытаться выбраться из леса, что нужно пытаться зажить нормально, что все давно уже забыли про нас, и мы пытались несколько раз. Мы жили в селе под Мурманском, в деревне на западе Ленинградской области, в селе в Тверской области. Лика начала подрабатывать ясновидящей, я сначала смеялась, а потом увидела, как здорово у нее получается. Люди верили ей, люди любили ее, она была по-настоящему хороша в роли гадалки. Она меняла цвет волос, образ и имена. Я меняла тоже. Мы старели — я быстрее, она медленнее.

Каждый раз что-то случалось. Каждый раз. И мы возвращались в наш дом в лесу, бежали туда, в нашу крепость, окруженную километрами леса, в единственное место на Земле, в котором чувствовали себя в безопасности.

Москву мы так больше и не увидели. Ближе всего к столице мы подобрались, когда жили в Тверской области. Мы провели там отличные пять лет, и именно там повзрослевшая Марта встретила и полюбила местного, никому не нужного, грязного паренька в каких-то обносках. Он так влюбился в нее. Я изначально была против их общения, мне не нравился этот деревенский дурачок, он не подходил моей Марте, но потом я поменяла свое мнение.

Однажды Лику случайно узнал какой-то рьяный молодой полицейский, пришедший с женой на ярмарку. Такой смешной — «всем стоять, руки вверх, гражданка, предъявите документы», пистолет зачем-то вытащил. Я стояла в десяти метрах от нее и продавала калачи, но меня он не узнал. Документов у Лики не было, он ее задержал и отвез в маленький сельский участок. Там он ей рассказывал, что из-за нее полицейским и стал. Как еще ребенком стоял перед телевизором и смотрел на ее фотографии. Как хранил вырезки из газет, посвященные нашему делу. Как мечтал стать полицейским и ловить таких прекрасных, но преступных девушек.

Мы пришли за Ликой в участок вчетвером — я, Саша, Марта и ее паренек в обносках. Я предлагала отпустить ее по-хорошему, они отказались. Мы начали стрелять. Полицейский прицелился в меня, и паренек в обносках, не раздумывая, убил его выстрелом в лицо. Из Тверской области мы бежали вместе и вернулись в наш лес.

Годы шли. Родился Гриша, появилась Танечка. Марта умерла. Мы не пытались выбраться из леса, он стал нашим домом, нашей жизнью, а мы стали его частью. Мы научились дышать с ним в такт. Мы обретали силу, когда оказывались внутри нашего леса. Мы не могли без него, а он не мог без нас.